Закончив всю работу, Поля стала в дверях и попыталась увидеть результат посторонним, непривычным взглядом. Ей показалось так замечательно, что она машинально пробормотала запомнившуюся фразу из священной книги, которую Миша заставлял ее читать еще там: «И увидел Бог, что это хорошо…» Пробормотала — и тут же засмеялась сама над собой, это я, что ли, Бог?
По вечерам в четверг Поля ложилась в гамак под пальмой и на весь конец недели уходила на свой остров. Там, в ее хижине из пальмовых ветвей, уже поджидал ее Тонто. Ей казалось удивительно, что он всегда точно знает, когда она придет, и она спросила его, как это.
— Чувствую, — ответил Тонто с удивлением. — А ты разве не чувствуешь, когда я близко?
— Ты всегда близко, — ответила Поля.
Тонто обнимал ее, прижимал к себе, укладывал на циновку и делал с ней то, что прежде делал время от времени Миша. Но то, что делал с ней Миша, не вызывало у нее ничего, кроме досады и легкой тошноты. Миша никогда не спрашивал ее, хочет ли она этого. Он гасил свет и делал свое дело в темноте, торопливо и молча. При этом он отворачивал от нее лицо, упирался лбом в подушку и упорно работал, словно выполнял не очень приятное, но обязательное задание. А выполнив его, он немедленно поворачивался к Поле спиной и, все так же не произнеся ни единого слова, засыпал.
А тут… Поля раньше даже не догадывалась, как это бывает, когда лежишь с мужчиной. Тонто тоже не спрашивал, хочет ли она, но всегда умел сделать так, чтобы она хотела. Он раздвигал ветви на крыше, чтобы солнечный свет падал на Полино тело и лицо, и подолгу смотрел ей прямо в глаза, отрываясь лишь для того, чтобы обвести сосредоточенным блестящим взглядом ее тело. От одного этого взляда у нее сжималось и замирало все внутри. При этом он говорил ей слова, которых Миша, наверное, ни разу в жизни не произнес, и касался таких мест на ее теле, о которых Миша не знал и знать не желал.
И Тонто никогда не торопился. Он вообще никогда никуда не торопился. У него не было никаких обязательных обязанностей. На рыбную ловлю и на охоту он ходил потому, что ему хотелось, потому что он любил и умел это делать. Он многое умел и любил. Умел и любил карабкаться на высокие пальмы и стряхивать с них кокосовые орехи. И лепить и обжигать сосуды, в которых хранился хмельной напиток из кокосового молока. И плести из размоченных кокосовых волокон покрывала и циновки, и пояса, какие носили вокруг бедер все мужчины на острове. И многое другое он умел и любил, и потому делал.
И то, что они делали с Полей, он тоже любил и умел. Поэтому, когда все кончалось и оба, обнаженные, лежали на мягкой циновке и отдыхали, Поля закидывала одну ногу ему на бедро, а руки под голову, и тихо смеялась.
— Что? — говорил Тонто, касаясь кончиками пальцев ее закрытых глаз, носа, губ.
— Хорошо! — отвечала она со счастливым смехом, откидывая в сторону вторую ногу.
Она говорила ему правду, но не всю. Ей было на редкость хорошо, хорошо и делать это с ним, и отдыхать, лежа голой под ярким солнцем. Но смеялась она еще и по другой причине. Она представляла себе, что было бы, если бы сейчас, вот такую, голую, растрепанную, с раскинутыми в стороны ногами и рядом с голым темнокожим молодым мужчиной, увидел ее Миша. То-то было бы злости, то-то криков и проклятий! И представлять себе это, зная, что никогда такого не будет, тоже было необычайно приятно.
— Да, хорошо… — задумчиво согласился Тонто. — У нас всегда хорошо. А когда ты рядом, еще лучше. Почему бы тебе не остаться здесь? Зачем ты уходишь?
Поле сразу стало грустно. Как она объяснит ему, что она должна работать и зарабатывать себе на жизнь? Ему, который никогда не работал по найму и никогда не получал платы за свою работу? Который никогда не держал в руках денег и не знает, что это такое?
— Я должна работать…
— Но ты можешь работать здесь, если захочешь. Я тебя всему научу, выберешь, что тебе по душе.
— Ах… хорошо бы… но я ведь должна что-то есть… и где-то жить…
Тонто сел и удивленно посмотрел на Полю:
— Разве тебе не нравится наша еда? Ты ведь любишь манго? И бананы? И кокосовое молоко? И рыбу, которую я ловлю? И печеное мясо кабанчика? Мне казалось, что ты любишь.
— Очень люблю… но…
Как объяснить ему, что ей, для того чтобы жить, необходима другая, не островная еда, другая вода?
— А насчет жилья, — продолжал Тонто, — ты права, эта хижина мала для двоих, и дождь пропускает. Я выстрою нам другую, большую и прочную.
— И Амнон… я его и так редко вижу, а тогда совсем…
— Амнон?
— Мой сын. Он теперь Амнон.
— Ему не нравилось имя Толик?
— Его отцу не нравилось. Был Анатолий, а теперь Амнон. Тонто, пошли искупаемся! — крикнула Поля и вскочила с циновки. — Смотри, какие мы оба потные!
Когда Поля уходила, Тонто спал на теплом песке, подставив спину солнцу. Поля тихонько поцеловала его в затылок и встала. Тонто тут же перевернулся к ней лицом:
— Вернешься?
— Конечно! Куда я от тебя денусь.
— Алоха-оэ, алоха-оэ, эке-уна-уна но-хо ика-липо! — негромко пропел Тонто.
Поля так и не научилась понимать здешний язык, но знала, что Тонто сказал ей что-то хорошее.