Место назначения неизвестно. Паутина

Хилари все это казалось каким-то нереальным. Она словно все еще спала, милосердно укрытая от окружающей действительности оболочкой этого сна. Это всего лишь задержка, надо просто подождать. Она по-прежнему в пути – в пути к свободе. Она по-прежнему убегает от всего этого, все еще стремится в тот пункт, где ее жизнь начнется заново. Она держалась. Держалась в течение всей долгой, утомительной задержки, держалась в моменты общего хаоса, когда уже после наступления темноты было объявлено, что прибыли автобусы, дабы доставить пассажиров в Париж.

Поднялась невероятная суматоха, люди сновали туда и сюда: пассажиры, служащие аэропорта, носильщики с багажом – все спешили и сталкивались в темноте. В итоге Хилари обнаружила, что сидит в автобусе, неспешно катящем сквозь туман к Парижу. Ноги у нее замерзли так, что казались ледяными.

Эта тяжелая, тряская поездка заняла целых четыре часа. Уже наступила полночь, когда автобус подкатил к Дому инвалидов, и Хилари с облегчением забрала свой багаж и направилась в отель, где для нее была забронирована комната. Она слишком устала, чтобы есть, – ей хватило сил лишь принять горячую ванну и рухнуть в постель.

Самолет на Касабланку должен был вылететь из аэропорта Орли в десять тридцать на следующее утро, но когда они прибыли в Орли, там царил все тот же хаос. Из-за тумана самолеты по всей Европе приземлялись там, где была возможность, прибытие и отбытие рейсов задерживалось. Замученный чиновник за регистрационной стойкой пожал плечами и заявил:

– Мадам не сможет сесть на рейс, где она забронировала место. Расписание полностью пришлось перекроить. Если мадам присядет поблизости на минуточку, полагаю, все уладится само собой.

В конце концов Хилари вызвали к стойке и сообщили, что есть одно место на самолете, летящем в Дакар: обычно он не садится в Касабланке, но в данном случае будет сделано исключение.

– Вы прибудете на три часа позже, мадам, вот и всё; небольшая задержка с обслуживанием.

Хилари приняла это без малейшего протеста, и служащий, похоже, был удивлен и весьма обрадован такому настрою пассажирки.

– Мадам и не представляет, какие трудности мне пришлось одолеть нынче утром, – провозгласил он. – Господь свидетель, господа путешественники так неразумны! Это ведь не я устроил туман! Естественно, все сбои из-за него. Человек должен сохранять присутствие духа – так я считаю, хотя и неприятно, конечно, когда твое расписание меняется. Après tout[2], мадам, небольшая задержка на час, или два часа, или три часа, – какое это имеет значение? Какая разница, на каком самолете прилететь в Касабланку?

Однако именно в тот день значение этого оказалось больше, чем мог предположить коротышка-француз, произнося эти слова. Ибо когда Хилари наконец сошла с трапа на залитый солнцем бетон аэропорта Касабланки, носильщик, кативший загруженную багажом тележку, заметил:

– Вам выпал счастливый шанс, мадам, что вы не сели на предыдущий рейс – на регулярный рейс Париж – Касабланка.

– Почему? – спросила Хилари. – Что случилось?

Носильщик встревоженно оглянулся, но, в конце концов, подобную новость сложно было утаить. Он понизил голос и подался поближе к собеседнице:

– Mauvaise affaire![3] – прошептал он. – Самолет упал при посадке. Пилот и штурман погибли, и большинство пассажиров тоже. Четверо или пятеро выжили, их доставили в больницу. Кое-кто из них сильно пострадал.

Первой реакцией Хилари был неистовый гнев. Практически непроизвольно в ее голове пронеслась мысль: «Почему я не была в том самолете? Если бы я села на него, теперь все было бы уже кончено – я была бы мертва и окончательно свободна от всего этого. Больше никаких мучений, никакого горя. Люди в том самолете хотели жить. А я… мне все равно. Почему они, а не я?»

Она прошла через рутинные таможенные процедуры и со своим багажом поехала на такси в отель. Был чудесный ясный вечер, солнце уже клонилось к закату. Чистый воздух и золотистый свет – все было так, как она себе представляла. Она на месте! Она покинула туман, холод и угрюмость Лондона, она оставила позади свое горе, нерешительность и страдание. Здесь все было полно неистовой жизни, ярких цветов и солнечного света.

Хилари прошла через спальню и, отдернув шторы, выглянула на улицу. Да, все было так, как она рисовала себе в воображении. Женщина медленно отвернулась от окна и присела на край постели. Побег, побег! Этот рефрен постоянно крутился у нее в голове с тех пор, как она покинула Англию. Побег. Побег. И теперь она поняла – поняла с ужасной, холодной остротой, – что никакого побега не было.

Здесь все было так же, как и в Лондоне. Она сама, Хилари Крэйвен, была той же самой. Это от себя самой она пыталась сбежать, но и в Марокко осталась все той же Хилари Крэйвен, что и в Лондоне.

– Какой же дурой я была… какая же я дура, – тихонько сказала она, обращаясь к себе. – Почему я решила, что буду чувствовать себя иначе, если уеду из Англии?