Место, названное зимой

Обед был едва ли серьёзным: открытый пирог с сыром и пастернаком, бобы и варёный картофель. Они молча ели, слушая смешную историю мужчины за главным столиком. Очевидно, развязка была не вполне пристойной, потому что он понизил голос до почти неслышного, а Мейбл, подавшись вперёд, чтобы лучше разобрать последние предложения, рассмеялась и запустила в него салфеткой, в то время как Бруно от неловкости не знала, куда спрятать глаза.

В тот день Гарри не давали никаких поручений. Возможно, как новичку ему предоставили возможность сначала привыкнуть и обжиться. Но, чувствуя вину оттого, что ничем не занят, он подошёл к Сэмюелю, подравнивавшему живую изгородь.

– Можно вам помочь? – спросил он. – Я работал на ферме. Я способный.

Но Сэмюель только улыбнулся, словно сама идея показалась ему абсурдной и Гарри никакой практической ценности представлять не мог. После этого мягкого отказа Гарри вернулся в плетёное кресло перед домиком, но, посидев там совсем немного, решил перебраться на кровать. Как и обещала Урсула, он провалился в глубокий сон, по счастью, без сновидений. Птичье пение, порой блеяние овец и щёлканье ножниц Сэмюеля доносились сквозь сон, но не будили.

Когда он вновь открыл глаза, свет уже не бил в открытую дверь, а в ногах кровати стоял Гидеон Ормшо в ослепительно белой рубашке и смотрел на Гарри печальными тюленьими глазами.

– Простите, – сказал Гарри, сев в кровати.

– Почему ты просишь прощения? Конечно, ты устал. Сомневаюсь, что ты хоть раз как следует выспался за прошедшие месяцы в Эссондейле.

– Как ни смешно звучит, но я не помню, – признался Гарри. – Во всяком случае, предпочитаю не вспоминать. Хотите, постараюсь это сделать?

– Только если возникнет необходимость.

Гарри потёр глаза и поднялся. Когда их было двое, домик казался очень маленьким. Он вышел на улицу, чтобы Гидеон мог проследовать за ним, и вновь почувствовал двусмысленность ситуации. Это дом доктора, но они – не совсем его гости; он – хозяин, имеющий право войти к ним без стука. Возможно, это приют, где можно найти исцеление, и в то же время не такой уж и милосердный: кого-то не принимают в общество, за кем-то надзирают и наказывают.

– Ты, видимо, не в своей тарелке, – предположил Гидеон.

– Я всегда не в своей тарелке, когда ничем не занят. Забавно. Я вырос бездельником, но теперь, когда руки свободны, меня это беспокоит.

– Что ещё тебя беспокоит? – Гидеон мягко коснулся руки Гарри. – Здесь можно говорить обо всём.

Гарри перевёл взгляд на бурую реку.

– У меня такое чувство, будто вы проводите эксперимент над нами или с нами, – сказал он.

– Это так. Конечно, это так. Меня учили согласно этим системам, но одно из многих правил психиатрической медицины, с которым я не согласен – уверенность в том, будто она знает, что делает.

– Разве нет?

– Нет, – Гидеон сел на скамейку, Гарри – рядом с ним. – Такие места, как Эссондейл, всё ещё существуют, потому что мы не знаем, как быть с людьми, угрожающими самим себе, пугающими нас тем, что слышат голоса, разговаривающими с теми, кого здесь нет. Мы составили каталог всех болезней разума, дали им симпатичные латинские названия и подразделения – dementia praecox[22] и гебефреническая шизофрения – будто причудливым цветам, растущим в тёмных уголках сада, но на деле пользы от этого не больше, чем от мудрёных названий созвездий. Что же касается лечения, мы делаем вид, будто знаем, что делаем, призывая в помощники темноту, или долгие ванны, или холодные обёртывания, или успокоительные, однако, по большому счёту, всё это лишь эксперименты, и несчастный обитатель мест наподобие Эссондейла, по существу, нечто среднее между заключённым без суда и морской свинкой, – он вздохнул, повернулся, улыбнулся, потрепал Гарри по коленке. – Прости, Гарри. Ты навёл меня на целую проповедь.

– Вы пришли рассказать о моих обязанностях?

Лицо Гидеона чуть скривилось, когда он услышал эти слова.

– Не совсем. Во всяком случае, я надеюсь, что ты не станешь воспринимать их как обязанности. Мне хотелось бы, чтобы ты продолжил то, что уже начал.

– Спать?

– Общаться с Урсулой! – воскликнул Гидеон, совершенно невосприимчивый к иронии. – И, что гораздо важнее, позволять ей общаться с тобой. Пока ты не ошарашил всех, подсев к ней за обедом, она не говорила ни с кем.

Гарри представил, как Урсула сидит в одиночестве за маленьким столиком, ковыряясь в еде, и снова услышал болезненный надлом её застенчивого голоса.

– Вы называете её «она», – заметил он.

– Да. Но я сужу по её внешнему облику.

– Урсула тоже была в… другом месте?

– Совсем недолго. Пациентов-индейцев увидишь нечасто, потому что они находятся в другом отделении. Мне повезло встретить её раньше, чем эпидемия инфлюэнцы скосила это отделение. До этого она училась в школе-интернате для индейцев. Где, конечно, ей приходилось вести себя как мальчик. Я попросил её завтра сходить за провизией. Мне кажется, ты мог бы составить ей компанию, помочь нести сумки.

– Да, конечно.

– Уверен?

– Абсолютно.