Место под солнцем

Глеб помолчал, напряженно вглядываясь в экран, а потом выпалил:

– Классная порнушка. Смешная. Дашь переписать?

Насчет «переписать» Калашников, разумеется, шутил. Но Валера, хоть и был пьян, все равно отметил про себя, что шутка совсем неудачная. Он выключил видик и принялся отсчитывать щелбаны на крепком лбу Калашникова.

Да, потом, на трезвую голову, Лунек пожалел, что показал кассету. Баринов о ней не знал. Компромата на советника президента хватало. Кое-какие свои карты Лунек ему раскрыл сразу, на некоторые намекал иногда, а эту, козырную, держал про запас, на черный день. Лунек знал по опыту: слишком сильно давить на человека нельзя. Пружина лопнет, карманный политик сломается, начнет метаться, беситься, делать глупости.

Валера спросил себя: мог ли Глеб Калашников сдуру, по старой злобе, все в том же пьяном мальчишеском азарте протрепаться Баринову про кассету?

Совсем недавно слетел с треском со своего ответственного поста министр юстиции России. По телевизору показали его голую задницу. Он так же, как Егор Баринов, любил развлекаться с девочками в сауне. И тоже не подозревал, что его снимают. Скандал с министром наверняка произвел на советника президента сильное впечатление. А если к тому же он узнал, что и его голая задница заснята и легкомысленный казинщик Глеб Калашников лично видел пленку, да еще треплется об этом?

Нет, вряд ли Баринов решился бы заказать Глеба только из-за трепа о кассете. А из-за самой кассеты? Калашников никогда не был идиотом. Не стал бы он просто так, по пьяни, из-за старой беспочвенной ревности выдавать Баринову информацию о главном, убийственном копромате. А если он решил осторожно, за спиной Лунька шантажнуть советника президента? Вытрясти что-то для себя? Пожалуй, на это у него могло хватить ума. Для убедительности мог и приврать, что кассета вовсе не у Лунька, а у него, у Глеба, в тайничке.

«Классная порнушка. Смешная. Дашь переписать?» – Валера отчетливо вспомнил эту фразу и подумал: а ведь мог Глеб сделать для себя копию. В тот вечер он уснул на диване в гостиной, храпел, как боров. Его так и оставили там до утра, рядом с телевизором и видиком. Кассет у Лунька – десять полок. Чистых полно, никто их не считает. Бери любую, перегоняй, что хочешь, вся необходимая аппаратура под рук А «смешную порнушку» с голой задницей господина Баринова никто не догадался сразу вытащить и убрать в сейф. Лунек увлекся щелбанами, да и вообще здорово перебрал. Так и осталась она на ночь в магнитофоне. Спрятали только утром, когда протрезвели.

Дежурившая ночью медсестра геронтологического отделения Института психиатрии имени Ганнушкина Корнеева Валентина Федоровна никак не могла справиться с одной больной. Старушка эта поступила сегодня утром, состояние ее нельзя было назвать тяжелым. Она не ходила под себя, не истерила, не ползала на четвереньках. Крепенькая бабушка, ухоженная, речь вполне связная.

В три часа ночи больная Гуськова вышла в коридор, подошла к столику дежурной, тронула ее за плечо и прошептала:

– Мою внучку арестовали, ее подозревают в убийстве. Мне надо поговорить со следователем.

– Утром завотделением придет, решит этот вопрос, – сказала сестра, – а сейчас пора спать. Поздно уже.

– Я не могу спать. Позвоните 02, скажите, чтобы соединили с Петровкой, по подозрению в убийстве. Скажите обязательно, что я ветеран труда, работник народного образования. Мне надо поговорить со следователем. Я знаю важную вещь. Моя внучка не виновата. Я вспомнила. А здесь я не могу оставаться. Я хочу домой.

– Домой-то все хотят. Ты, бабушка, сейчас спать ложись, вот, таблеточки выпей, а утром заведующий придет, позвонит куда следует.

– Нет, – не унималась бабулька, – я здесь спать не могу. Запах ужасный в палате, я хочу домой. Позвоните, пусть отпустят Олю, надо, чтобы она меня забрала.

Больная Гуськова не буянила, вела себя тихо, говорила вполне рассудительно. В медицинской карте значилось, что она страдает синильным слабоумием, но степень слабоумия бывает разной. Гуськова соображала совсем неплохо. Валентине Федоровне стало интересно послушать про убийство.

– Ну, чего случилось-то? Почему внучку арестовали? – спросила она, усаживая старушку на банкетку.

– Вот вы позвоните в милицию, и я расскажу. – Упрямая бабулька поджала губы и замолчала.

Корнеевой удалось отвести ее в палату и уложить. Но часа через два послышалось шарканье в коридоре. Больная Гуськова появилась, как призрак, на пороге ординаторской. Валентина Федоровна только задремала на диванчике, а тут – здравствуйте.

– Я требую, чтобы вы позвонили в милицию. На Петровку. Я всю жизнь проработала в системе народного образования, я ветеран труда, ко мне должны прислушаться. Здесь плохо с питанием, я не наедаюсь и не могу здесь спать, в палате храпят. Я не сумасшедшая, я ветеран труда. У меня дочь и зять военные, погибли в Афганистане, выполняя свой интернациональный долг. У меня единственная внучка. Она студентка университета и никого не убивала. Я хочу домой, – шептала бабушка, глядя на сестру жалобными, испуганными глазами.