- Зачем? – искренне удивился тот. – В общем-то, я же неплохо к тебе относился. Ты был… славным, - он усмехнулся, - я почти вырастил тебя… по сути, я видел в тебе родственника. Если бы не это твоё восторженное всепринятие, всё было бы чудесно. В те редкие моменты, когда его не было так уж заметно, ты мне казался почти идеальным спутником – ты знаешь теперь, как дороги те, с кем рядом можно идти в вечности – и я, как выяснилось, сделал фатальную ошибку. Но кто же мог знать… Должен признать, до тебя я представить не мог, что такое вообще бывает.
- Что бывает? – Мар уже не знал, грустить ему или смеяться. Над собой.
- То, что произошло с тобой. Мне не доводилось сталкиваться с подобным прежде. Басту, я был свято убеждён, что после инициации с тобой произойдёт то же, что и со всеми нами: ты потеряешь на время способность, - он помолчал, подбирая слова, - чему-то радоваться. Что ты, как и все мы, утратишь умение испытывать счастье, восторг, любовь к жизни, наконец – всё то, что меня так раздражало в тебе. Что ты так глядишь?
- Ощущаю себя невероятным дураком, - признался Мар. – Но продолжай, пожалуйста. Почему ты так решил? Судил всех по себе?
- Я? – удивился д’Алэ. – Большинство – почти абсолютное большинство! – теряют эту способность до первого сна. По сути, весь молодняк существует без того, что мы называем радостью жизни, проводя первое столетие в меланхолии, хандре и сплине… и от них часто в ярости, буйстве, опьянении – в общем, в попытках справиться с ними. Но ты – ты оказался чёртовым исключением!
- Не кричи, - против воли слегка, одним только краешком губ улыбнулся знакомой вспыльчивости Мар. – Я не понимаю тебя. Что значит «оказался исключением»?
Д’Алэ вздохнул и, морщась от нетерпения, постарался объяснить:
- Себастьян де Мар. Почему, ты полагаешь, так много молодых не доживает до первого сна? Не просто потому, что мы теряем вкус и способность видеть цвета, что не в силах справиться со сном при приближении солнца, и что миллионы незнакомых нам прежде запахов буквально сводят нас с ума? И почему большинство из нас бывает столь агрессивно – но,
- Ты не забыл, с кем разговариваешь? – язвительно уточнил Мар. – Я тоже вампир, помнишь?
- Ты другой, - отмахнулся д’Алэ. – Об этом чуть позже. Пока запомни: ты – не такой, как мы все. Почти все, - поправился он. – Просто представь то, что я описал… ты, я так понял, должен знать, что это за состояние.
- Я знаю, - отрезал помрачневший Мар.
- Добавь к этому всё остальное – и ты очень многое о нас поймёшь. Я сам был таким – правда, к нашей с тобоё встречи всё это было в довольно далёком прошлом, но я никогда не жаловался на память. И был уверен, что в чём-в чём, а в том, чтобы пережить это время, я сумею тебе помочь. Я же сказал – я очень хорошо относился к тебе, - добавил он с неожиданно мягкой улыбкой.
- Я это заметил, - с мрачным сарказмом кивнул Мар.
- Басту, - вздохнул Анн. – Я не собираюсь оправдываться или просить прощения. Я вообще могу ничего не объяснять. Хочешь, закончим на этом?
- Я тебя слушаю.
- Итак, - продолжал д’Алэ, - я был уверен, что то, что меня раздражало в тебе, уйдёт, и останется всё остальное. И я решился на инициацию. Но всё пошло совершенно не так, - он подавил досадливую улыбку.
- Я ничего не потерял, - едва слышно проговорил Мар.
- Не то слово! – впервые с момента встречи рассмеялся д’Алэ. – Всё стало ещё хуже. На самом деле, разумеется, не так. Ты потерял – но, в отличие от большинства, просто не понял этого.
- Я был счастлив тогда, - так же тихо возразил Мар. – Или думал так.
- Вот именно, - вновь кивнул д’Алэ. – Ты был счастлив. В тебе не осталось почти ничего, кроме этого твоего… счастья. Я стал твоей манией, единственной целью жизни, тебе нужно было видеть меня постоянно.
- Я никогда не…