Место под солнцем

Впервые за многие годы, а возможно, и за всю жизнь, великий актер не владел собой. Боль, копившаяся в душе с той минуты, когда он узнал, что сына больше нет, вдруг вырвалась наружу, затопила все вокруг. Исчезли кожаный наглец с микрофоном, оператор с камерой, охранник в камуфляже, рифленые ворота гаража. Мокрый асфальт поплыл под ногами, дождь бил в лицо и становился горько-соленым. Константин Иванович плакал.

Не замечая ничего и никого вокруг, он добрел до своей синей «Тойоты», долго не попадал ключом в замок. Оказавшись наконец в салоне машины, он упал лбом на баранку руля.

Охранник давно отогнал репортера и оператора. Подойдя к машине, он осторожно постучал в стекло.

— Константин Иванович, вам плохо? Помощь нужна?

— Нет, — Калашников повернул к нему заплаканное лицо, — спасибо, Геннадий, уже все нормально. Просто сорвался из-за этого ублюдка… — Всех бы их к стенке… суки, журналюги! — Охранник смачно сплюнул и сочувственно покачал головой.

Калашников вытер глаза платком, громко высморкался и завел мотор. Он уже опаздывал к Уфимцеву.

Генерал встретил его в тельняшке и потертых джинсах.

— Держись, Костя. Мы с гобой старая гвардия, обязаны держаться.

Полная свежая генеральша Клара Борисовна хлопотала на кухне. Она вышла в прихожую поздороваться с гостем, чмокнула старого актера в щеку. От нее уютно пахло тестом, ванилью, жаром духовки.

— Ты как, Константин, мучное позволяешь себе иногда? — спросила она. — Я плюшки затеяла к чаю.

— Позволяю, — слабо улыбнулся Калашников, — спасибо, Кларочка; Как у вас хорошо, ребята, прямо душа отдыхает.

— Да, — кивнула Клара, — у нас хорошо. Живем дружно, вот уже тридцать пять лет.

Это прозвучало как язвительный, неуместный намек. Генерал покосился на супругу и чуть нахмурился.

После развода с Надей и женитьбы на Маргоше многие жены старых приятелей осудили Константина Ивановича, называли его поступок предательством, пророчили ему ветвистые рога.

— Он еще наплачется со своей фифой, ей ведь не я нужен, а имя, деньги, положение, — говорили стареющие жены своим молодящимся, легкомысленным мужьям.

Калашников знал, что Клара Борисовна Уфимцева открыто заявляла:

— Ноги этого сукина сына в моем доме не будет. Поганец, старый гульбун?

Первое время после развода Надю активно приглашали в гости, жалели, с удовольствием при ней обливали грязью «эту мерзавку, соплячку» Маргошу, клялись, что никогда с ней даже не поздороваются.

Но постепенно безнадежные Надины глаза и ее скорбное молчание надоели. С Надей было скучно, она совсем сникла и, по мнению многих, опустилась, перестала за собой следить, позволила себе растолстеть, постареть. А так нельзя. Стали говорить, что отчасти она сама виновата, надо было что-то делать, держать себя в форме. Да, трудно, с каждым годом все трудней. Но никуда не денешься. Надо оставаться женщиной и в пятьдесят, и в шестьдесят, хитрить по-женски, бороться за мужа, и вообще в семейных делах редко бывает, что один полностью прав, а другой кругом виноват.

Постепенно эта неприятная история потеряла остроту, обсуждать ее стало неинтересно. О Наде потихоньку забыли, к Маргоше привыкли. Константин Иванович водил ее с собой повсюду. Она умела нравиться даже женам старых приятелей Калашникова. Чудесная девочка, такая обаятельная, непосредственная, живая… И все-таки Клара Уфимцева не удержалась, спросила:

— Как Надя?

— Плохо, — вздохнул Калашников, — у нее был гипертонический криз.

— Если нужна помощь, ты скажи, ведь горе-то какое! Я позвоню ей обязательно.

— Спасибо, Кларочка.

— Ох, плюшки-то мои! — спохватилась генеральша и убежала на кухню.

Уфимцев и Калашников прошли в гостиную. На журнальном столе уже стояли маленькие рюмки, бутылка французского коньяка, ваза с фруктами.

— Ну что, Костя, давай по маленькой?

— Не могу, Сережа, я за рулем.

— Чепуха. Вызову шофера, отвезет тебя. Не думай об этом. Надо Глеба помянуть.

Выпили молча, не чокаясь. Генерал коротко вздохнул и выжидательно посмотрел на Калашникова.

— Сережа, я бы хотел, чтобы ты взял под контроль расследование, — начал Константин Иванович, — скорее всего это заказное убийство. Но следователь не исключает и другие версии, так сказать, личного порядка. Ревность, месть и прочая ерунда. Ты сам знаешь, ситуация в нашей семье непростая. Мне бы не хотелось выносить сор из избы.

— Кому ж нравится сор-то выносить? — горько усмехнулся генерал. — Ты у нас знаменитость, к тому же депутат. Да и Глебушка, царствие ему небесное, не последним был человеком. Я понял тебя. Костя.

Калашников машинально отметил про себя, что в последнее, время генерал все чаще поминает Господа и царствие небесное. А еще недавно был воинствующим атеистом. Что ж, надо идти в ногу со временем и следить за административной модой. Бывшие партийные чиновники, еще вчера боровшиеся с «религиозными пережитками», сегодня красят яички на Пасху, крестят внуков, отпевают умерших родителей, приглашают батюшек освящать свои особняки и «Мерседесы», рестораны и магазины. У кого они есть, конечно.

Константин Иванович тут же одернул себя. «Не язви, даже мысленно! Не время и не место».