И Вазген дал команду развернуть работу среди „мужиков“, подготавливая их к бунту, авторитетов, блатных и приблатненных агитировать не надо было, эти всегда были готовы бунтовать, ломать, крушить и жечь. Дай только повод.
„Смотрящий“ не мешал ему, но, со своей стороны, так как он был против бунта, отправил „на волю“ записку, предупреждая братву о беспределе „князя“, который, по его мнению и глубокому убеждению, приведет к большой крови.
Он только не учел одного — Вазген с первого дня своего появления в зоне не доверял ему и поручил своему „шестерке“ из приблатненных, для кого тюрьма — дом родной, приглядеть за „смотрящим“. „Шестерка“ прекрасно знал свое дело соглядатая, и каждый шаг „смотрящего“ был известен Вазгену.
„Смотрящий“ передал послание воровской сходке через вольнонаемного шофера, пьяницу и забулдыгу, подрабатывающего тем, что провозил для заключенных водку, чай и наркотики, пропивая и прогуливая те проценты, тот „навар“, что он имел с поставляемого товара.
Взяв записку, чтобы в свою очередь передать ее через знакомого пилота военного вертолета дальше — платили за такие пересылки очень хорошо, шофер в конце рабочего дня, собираясь выехать за ворота колонии, неожиданно обнаружил рядом с собой, на шоферском сиденье, одного из „солдат-торпед“ „князя“ зоны.
— Не шуми! — приказал тот тихо, но этот тихий голос был смертельно опасным для шофера, и он не заблуждался.
— Я все привез, как договаривались! — засуетился шофер.
— Ты все и получил! — услышал шофер голос за окном кабины.
Выглянув в окошко, шофер увидел не кого-нибудь, а самого „князя“, который никогда не появлялся в механическом цеху, да и на любом производстве, считая „западло“ не только работать, но и появляться на рабочем месте.
— Тогда в чем я провинился? — удивился шофер, у которого отлегло от сердца.
— Тебе кое-что передали помимо меня! — сурово сказал Вазген.
Шофер побледнел. Это было суровое обвинение.
— Мне записку дал авторитет! — стал оправдываться он. — Откуда я знаю, что это было сделано помимо тебя?
— Верни записку! — приказал Вазген.
Шофер беспрекословно повиновался и тут же отдал записку, которую ему вручил „смотрящий“.
Вазген, получив требуемое, махнул рукой, и ворота механического цеха медленно разъехались, открывая путь к воротам лагеря, где после тщательного обыска, большого „шмона“, машину должны были выпустить за ворота лагеря.
Но в ту секунду, когда шофер нажал на сцепление и, отжимая его на себя, включил стартер, „торпеда“, сидевший рядом, сильно ударил его длинной и острой заточкой под ребра в область сердца, пригвоздив тело к сидению.
„Солдат-торпеда“ выскочил из уже движущегося автомобиля и скрылся, а автомобиль медленно поехал по прямой к воротам исправительно-трудового учреждения.
Там его уже поджидал контролер, чтобы произвести тщательный осмотр машины и лично шофера. Правда, тщательным его только называли. В основном, контролера интересовало присутствие или отсутствие беглеца. Он только за побег отвечал, за нахождение спиртного или наркотиков срок получал сам шофер, но контролеры никаких поощрений не получали, а потому не очень-то и старались.
Контролер поднял руку, призывая шофера остановиться, но машины продолжала двигаться, и двигалась она, пока не врезалась в металлические ворота зоны.
Контролер, с трудом увернувшись от не останавливающегося автомобиля, с трехэтажным матом бросился к дверце кабины, за которой сидел шофер, и распахнул ее.
Но шофер не мог уже ответить ему. Он был мертв.
Вазген, получив послание „смотрящего“, внимательно его прочитал и изучил. В нем не было никакого криминала с точки зрения уголовной этики. „Смотрящий“ не „катил бочку“ на него, но сообщал, что „князь“ зоны готовит в сговоре с заместителем начальника колонии бунт, который может привести к большой крови и потере авторитета уголовников, а потому просто высказывал свое полное несогласие с подготовкой бунта.
Авторитета, как бедолагу-шофера, убить было невозможно, но Вазген поставил на нем „крест“, приговорил „смотрящего“. И даже придумал, как избавиться от него во время бунта, когда не поймешь сразу, откуда стреляют, а главное, кто стреляет.
Ну, а шофера убили, чтобы не оставлять свидетеля, который знал о предупредительной записке на воровскую сходку, уничтожение которой являлось величайшим преступлением в глазах уголовного общества и каралось самым суровым способом.
„Князь“, всплыви это дело, мог быть сразу же низложен и даже „опущен“.
Возвращаясь в свой барак, „князь“ заметил возле стены швейного производства, отошедшего к женской зоне, молодняк, свободный от работы, потому что не их смена сейчас „пахала“.
— Что это они там рассматривают? — спросил он у своего „солдата“, только что мастерски „замочившего“ шофера.
Тот рассмеялся.
— Пацаны дырки просверлили в стене „швейки“ и дрочат на баб, которые знают о просверленных дырках и распаляют пацанов, выставляя им на обозрение самые сокровенные и аппетитные части тела, — сказал „солдат“.
— Они там голые ходят? — не поверил Вазген.