Место, с которого так видно Луну

  — Опять потом, опять говорить! Говорить, говорить, говорить! Не хочу говорить, не хочу. Надоело!

  Дядюшка с огорчением наблюдал, как огромные синие глаза заполнялись слезами. Но тут принцесса спрыгнула с кресла и топнула:

  — Вот вырасту, прикажу вам всем, всем, всем — а тебе, дядюшка, целых три раза! — отрубить голову. Я вас всех не люблю, не люблю, не люблю!

  Она надулась еще больше прежнего и повернулась, чтобы умчаться.

  — Ты куда, моя девочка? — спросил дядюшка кротко.

  — Скажи им, что я отправляюсь к себе и буду учить их дурацкий язык. А когда выучу, пусть приходят, и я сама с ними поговорю. А вы все — и ты, дядюшка, тоже — гадкие, гадкие, гадкие обманщики!

  И принцесса — в пышном платье, в пелерине, в сверкающей синим огнем короне — убежала к себе.

  Воцарилось молчание. Послы с тревогой ожидали официального разъяснения.

  — Что говорить? — спросил переводчик невозмутимо.

  — Правду. — Дядюшка с грустной улыбкой обернулся к послам.

  — Ладно, — согласился переводчик, подумав. — Я скажу так. Принцесса Тар-Агне удалилась в покои, где будет учить их язык, чтобы иметь возможность разговаривать напрямую. И что я отправляюсь на пенсию.

  Он затараторил.

  Вслед за этим с принцессой произошла отвратительная история. Подбегая к Опочивальне (где всегда затворялась, чтобы как следует выплакаться), принцесса со всего лету треснулась лбом о глупый, дурацкий дверной косяк. Грохот раздался такой, что стражники у дверей сперва даже не сообразили что взорвалось. Корона грохнулась на пол и прозвенела по холодным плитам. Принцесса влетела в Опочивальню и кинулась на кровать, растирая ушибленный лоб.

  — Ай, ай, ай! — застонала она, врываясь в подушки. — Ой, как больно! Ой, как ужасно! Дядюшка! Нянюшка! Лучше бы я осталась в Приемной! Или не лучше? Нет, не лучше... Я правильно сделала, правильно, правильно! Как ужасно... Как больно... Дядюшка! Нянюшка! Ай, ай, ай!

  Она молча, мужественно терпела ушиб, хотя искры в глазах едва начинали гаснуть, и едва стал утихать звон в ушах. Она изо всех сил старалась не плакать. Но не плакать не получалось, слезы сами катились из глаз, и вскоре подушку пришлось заменить и плакать в другую.

  На грохот первой прибежала нянюшка. Она кинулась к своей ненаглядной, принялась обнимать ее и причитать по поводу разбитого лба. Шишка уже вырастала и грозила превратиться в огромную, страшную, унизительную. Голова начинала трещать и гудеть как колокол над воротами Замка.

  Послали за дядюшкой и за придворным лекарем. Дядюшка скрепя сердце осмотрел шишку и покуда воздержался от комментариев. Он отошел в угол Опочивальни, в расстроенных чувствах оглядывая сцену трагедии, где молодой лекарь пытался показать все на что был способен. Лекарь предложил массу средств — чтобы шишка перестала болеть, чтобы на лбу девочки не осталось никаких следов, чтобы она, наконец, перестала захлебываться слезами. Заплаканные принцессой подушки уже посинели от синих слез.

  Нянюшка принесла маленький пузырек с вонючей мазью, которой она всегда спасала принцессу от ушибов, царапин и ссадин (принцесса была непоседой и в раннем детстве очень шалила). Тар-Агне была раздета и уложена на кровать. Шишка была обработана мазью. Дядюшке и переживающим стражникам было предложено удалиться. Лекарь остался на пару с нянюшкой, дежурить у изголовья кровати.

  Девочка, с примочкой на голове, кряхтела, стонала, хныкала, жаловалась на судьбу и пыталась ворочаться.

  По Замку пронесся слух: принцесса расшибла голову и скоро умрет. В опочивальню прибежал поваренок: требовались разъяснения, как поступать с обедом, который уже ароматно дымился в кухнях. Получив нужные распоряжения («корочку хлеба... и полчашечки вкусного шоколада... если я не умру»), он умчался обратно, и у старого повара вырвался вздох облегчения. Обед был подготовлен как требовалось. (Правда, не обошлось без тарелки овощного супа, двух гренок и пучка зелени, которую старик-повар всегда покупал лично, в секретном месте.)

  Когда дядюшка решился заглянуть в Опочивальню, принцессы там не было: ее унесли в Каминную, где она с хныканьем заканчивала обедать. Нянюшка, лекарь и повар стояли рядом и с благоговением наблюдали, как принцесса доедает ароматный суп и догрызает пахучие зеленые хвостики. На голове ее торчала примочка, из-за которой прическу пришлось распустить, и волосы свободно падали по плечам.

  Настал черед менять примочку.

  Принцессу пересадили ближе к пылающему очагу. Вид ее вызывал жалость. Он беспрестанно стонала, кряхтела и хныкала, пытаясь увернуться от стараний ласковой нянюшки, которая накладывала на увечье целительную примочку. Лоханка с примочкой стояла рядом, на особенном столике (принесенном по распоряжению лекаря). Нянюшка — пухлая, в чепчике, в переднике, в многочисленных юбках — суетилась вокруг покалеченной.

  — О-о, нянюшка, о-о. Ведь это так щиплется, — ныла Тар-Агне. — О-о, ведь это так щиплется, щиплется, щиплется!

  — Тар-Агне! — рассердилась, наконец, усердная нянюшка. — Сядь смирно и не верти головой. Ты схлопотала увечье и теперь должна подумать об излечении. Повернись и не дергайся!