Место, с которого так видно Луну

  Девочка, наконец, зажмурилась и обернулась к старушке. Нянюшка тут же уронила примочку на шишку. Принцесса взвизгнула.

  — Ай! Оно щиплется! Оно холодное! Оно такое холодное, такое противное и так щиплется, что я точно умру, наконец!

  — Сиди же и не вертись! Нашалила, теперь сиди с лекарством, несносная маленькая девчонка.

  — Я не нашалила! Оно само! А ты вместо того чтобы меня пожалеть, ругаешься! За что ты так издеваешься над своей слабой, несчастной Тар-Агне! Вспомни, как я играла у тебя на коленях! И ты, и ты, и ты мучишь меня. Какой сегодня ужасный, горький, противный день. Сначала не дают посидеть у окошка и посмотреть в дождь. Потом не позволяют приказать гадким послам, чтобы они убирались подальше. Потом мучат примочками! Если хочешь, чтобы я быстрее поправилась, отпусти меня на кровать, и я полежу, и все заживет, и не мучь меня своими примочками. Все меня обманывают, ждут моей смерти, хотят отобрать Восточные горы. Какая я жалкая, несчастная, обездоленная принцесса!

  — Ты шалунья, Тар-Агне! Видишь, что получается, если не слушаться взрослых. Вот если бы послушалась дядюшку, не сидела бы сейчас с примочкой, — обличала нянюшка, утирая пухлые розовые щечки белоснежным платочком.

  — А почему он запретил мне приказывать, нянюшка? Я принцесса, или не принцесса? И уже королева. Почти настоящая! Хочу — приказываю. Хочу — не приказываю. Скажи ему, нянюшка, пусть он не запрещает приказывать!

  — Скажу, скажу обязательно. Только ты слушайся и не заставляй меня переживать и нервничать. Мы будем менять примочку каждые два часа, и завтра вечером ты уже убежишь и, свежая и здоровая, отрубишь всем головы.

  — О-о! — рыдала увечная. — Что же мне делать, милая, славная нянюшка? Как теперь жить?

  — До свадьбы ушиб заживет, — сказал лекарь вполне уверенно.

  — Надо слушаться взрослых! — Обличения продолжались. — Завтра увечье превратит твою голову в распухший пузырь, и ты не заметишь, как нам объявят войну всякие глупые люди.

  — А все он виноват! — искренне страдала принцесса. — Еще утром запретил отрубить им всем головы! Я как знала, что не успею. О-о, как мне противно. Пусти меня, нянюшка, я пойду и прилягу. У меня трещит в голове, звенит в ушах и мерцает в глазах. И вообще, я скоро умру.

  Нянюшка собрала лечебные принадлежности и уплыла прочь. Лекарь, замешкавшись на мгновение, также покинул Каминную.

  — Девочка, иди отдыхать.

  Дядюшка подошел к креслу, где горевала принцесса. Он погладил ее по голове, она захныкала и прижалась к нему.

  — Дядюшка... Почему жизнь такая противная штука? Почему все так гадко?

  — У тебя ужасно болит, моя девочка?

  — Ужасно! — Принцесса осторожно потрогала примочку. — Хоть бы умереть скорее.

  — Иди отдыхать.

  Дядюшка мягко столкнул племянницу с кресла и отвел в Опочивальню. Там он проследил за тем, чтобы девочка улеглась, завернулась как можно уютнее, и закрыл окно занавеской — чтобы стало темно и сонно.

  — Обещай мне, что сейчас же заснешь.

  Он вернулся к кровати, на которой стонала и трогала примочку принцесса.

  — Обещаю... Только пусть отрубят голову тому, кто сделал такие двери.

  — Хорошо. Я прикажу, чтобы их раздвинули еще на три шага.

  — И чтобы отрубили всем голову.

  — Обязательно, моя девочка. Теперь отдыхай.

  Дядюшка погладил племянницу по распущенным волосам и тихо вышел из комнаты.

  Голова болела, звенела, гудела — в общем, заснуть было невозможно. Принцесса доворочалась до того, что примочка свалилась с расшибленной головы и испачкала атласную подушечку. Тар-Агне сползла с кровати, доползла до окна, просунулась в занавеску. Прижалась разбитым лбом к холодным стеклам.

  — Здорово, — прошептала она. — Вот так и буду сидеть, пока не умру.

  Потом она вдруг подумала, что умирать ей, в сущности, еще рано и решила выйти во дворик. Она прошла к Гардеробной, выудила накидку, босоножки, облачилась и вышла в маленький внутренний дворик.

  Там было здорово. Дождь недавно закончился. По небу плыли пухлые клочья с серыми брюшками. Ветер был сонный и дул вовсе не холодно. Сад был напоен свежайшим ароматом зелени и цветов, радостных после дождя. Тар-Агне решила, что умирать она действительно еще повременит, и, стараясь не обращать внимания на боль в голове, зашагала по аккуратным дорожкам. Цветы по сторонам так пахли, так благоухали, что голова стала совсем проходить. Принцесса бродила, внюхивалась в аромат и, наконец, донюхалась до того, что голова загудела уже по-другому, от запахов.

  Тогда девочка присела на маленькую скамейку рядом с дверьми и стала разглядывать небо. Пухлые рваные мокрые серые сонные облака плыли теперь так низко, что верхушка Центральной башни в них терялась и как будто не заканчивалась там вообще.

  Стояла звонкая тишина, которая всегда бывает после дождя в таких замечательных маленьких двориках, где капли сочно хлюпают с листьев в лужицы у корней. Ветер стих совершенно. Тар-Агне завернулась в накидку, лохматую, мягкую, теплую, и ей было славно (насколько славно бывает с такой шишкой на лбу). Она оглядывала свой дворик, замшелые мокрые стены и крыши вокруг.