Место в мозаике

– Потому что наилучший, беспроигрышный вариант для обеих сторон получить оба осколка, – произнес Аластор медленно. – Допустим, если они направятся к Радужному Мастеру, то мы отправимся следом, там встретимся с ними и совершим обмен: им – разноцветный осколок, нам – черный. И проиграем, ибо они уже у цели, а нам до Черного еще лететь и лететь через океан. Честного состязания не получится, так как нас опередят. Предположим обратное: наша встреча состоится у Черного Мастера… тот же обмен, и в проигрыше останутся они. Но если с их стороны оружием будет совесть, а с нашей – хитрость… то никакого обмена не будет, а развернется сражение за обладание всем или ничем… теперь ты понял? Им это ясно, и они боятся. Они не сомневаются, что потерпят неудачу – вот почему им придется бежать от нас – авось что-нибудь придумается. Но дальше кого-то из Мастеров бежать им некуда. Тогда остаются соображения простого удобства. Зачем еще куда-то мчаться, когда можно покончить с делом прямо на месте в маловероятном случае победы над нами? Нет, они не станут побеждать нас у Черного Мастера, чтобы после победы нанести визит Радужному. Они отправятся к Радужному Мастеру сразу, не желая себя утруждать утомительным перелетом после. Они начнут убеждать и совестить тебя, наплетут гору чепухи… ты растаешь, девчонка получит осколок – и дело в шляпе. Как ты считаешь – есть у тебя совесть, или нет? – спросил вдруг Аластор Лют.

– На кой черт она мне сдалась! – Патрик нервно и развязно хохотнул, невольно вжимаясь в спинку кресла под давлением тяжелого, ослепительного взора Люта. Толстяк склонился над ним, пристально изучая. Он не до конца разделял хвастливую уверенность Патрика. Он вовсе не был убежден в полном отсутствии совести. Но совесть, к сожалению, была предметом, который оставался для Аластора Люта неуловимым и невидимым. Верить же на слово он не привык: зачастую люди сами не знают, чем владеют. "Нелишне подстраховаться, – подумал он. – Неровен час… нет, с Мастерами подождем. Как бы складно это ни выглядело, лететь прямо к Мастерам рановато. Мастера есть Мастера – кто их знает, какой от них можно ждать пакости. Есть возможность завладеть обоими черепками до того, гораздо раньше… и глупо будет эту возможность упустить. А значит – все-таки погоня". И он воскликнул:

– Я знал, мой верный друг, что не ошибся в тебе! Но человек, увы, бывает слаб. В таком ответственном деле, как наше, нельзя всецело полагаться на собственные силы. Наших противников трое, а может быть, и больше, и нам тоже пригодятся помощники. Кое-какие соображения на сей счет у меня есть.

У Патрика никаких соображений не было, и он безропотно позволил руке Аластора заползти в карман парадных лицейских брюк.

– Чтобы найти помощников, нам не придется сбивать ноги в кровь, молвил Аластор внушительно. – Они – перед нами! – И он, присев на корточки, расставил на ковре злополучные фигурки-амулеты. Выпрямившись, он отступил на несколько шагов, осушил до дна кубок, бросил его в угол, воздел руки к потолку, усеянному разморенными летними букашками, и затянул что-то волчье, оскорбительное для чуткого уха. Лют голосил не менее двух минут; Патрик каким-то образом сумел постичь, что было то одно-единственное, сумасшедше длинное слово. Все время, пока длилось заклинание, Патрик смотрел не на фигурки, а на Аластора, и вдруг почувствовал, что у него за спиной что-то происходит. Он посмотрел, и у него разом отнялись руки, ноги, а заодно и язык.

Амулеты шевелились и менялись. Слева рос, как на дрожжах, чудовищный зверь. Он совершенно не понимал, что с ним творится, но был крайне доволен переменами. Вздымались и распухали мясистые чешуйчатые ножищи, выпячивался желтый живот, обтянутый сухой шершавой пленкой, разжимались и сжимались в кулаки когтистые ручки. Пасть расползлась в радостной победной улыбке, сверкнули клыки, капнула слюна. Медленно поднялись голые морщинистые веки, открывая внимательные холодные глаза. Лоб был сплющен, венчал его гребень заточенный, словно бритва, и переползавший на тонкую шею, неуклюжую спину и далее – на хвост, короткий и толстый. Трехметровый Динозавр зевнул, в его горле щелкнули какие-то хрящи. Глядя прямо, он плавно опустился на колени и склонился – обманчиво мирный и покорный хозяйской воле.