Место встреч и расставаний

Да и с деньгами она не представляла, куда идти. На Западе был простор, говорил Давид. И у каждого был шанс. Когда она добиралась до Нью-Йорка на поезде, она мельком увидела скакавшее на горизонте животное – что-то вроде оленя, но тоньше и гибче. Быть может, газель. Оно было свободным. Каково это?

Давид предлагал ей ехать вместе с ним. А что, если она примет его предложение? Ехать с ним – полное сумасшествие. В конце концов, может быть, он просто пошутил и на самом деле предпочитает быть в одиночестве. Да и она может не успеть на поезд.

У Эллы ничего не было, и кроме него она не знала здесь ни единой души. Ей просто было нечего терять. Она не могла полагаться на Давида, так же, как она полагалась на своего отца. Но она могла поехать.

С отдыхом, судя по всему, придется подождать. Она вынула из кармана браслет и направилась к дверям ломбарда.

Благодарности

В первую очередь я очень признательна своей семье – без них это удивительное путешествие было бы невозможным и бессмысленным. Глубочайшая благодарность издателю Синди Хван и всем в Беркли, агенту Скотту Хоффману из Фолио за потраченное время и внимание к моей работе. И еще больше любви я испытываю к моим «сестрам» по «Центральному вокзалу», в особенности к Крис Макморрис, которая включила меня в самый захватывающий проект в моей писательской карьере.

Время жатвы Карен Уайт

Моему племяннику, первому лейтенанту Гэвину Уайту. Твое мужество в службе своей стране, твоя сила и решимость перед лицом невзгод вдохновляют меня.

1

Все пути ведут к свиданью[83]. Слова Шекспира вперемежку с моими собственными ворочались в моей голове, прогоняя панику, которая нарастала с самого моего отъезда из Миссисипи. Словно крошечное зернышко внутри коробочки хлопчатника, мои угрызения совести и волнение нужно было выдернуть до того, как эта паника сойдет на нет.

Цокая каблуками по мраморному полу нью-йоркского Центрального вокзала, я протолкнулась сквозь военнослужащих, которых обнимали их матери и отцы. Их возлюбленные. От густого облака сигаретного дыма у меня заслезились глаза. Я моргнула, стараясь сосредоточиться на телеграмме, засунутой за манжету перчатки.

Этот лист я сворачивала и разворачивала столько раз, что на центральном сгибе появилась дырка. Я могла бы его и не брать – я помнила каждое слово, хоть оно было адресовано и не мне. Уилл послал его в Индианолу своему отцу, сообщая, что он наконец едет домой. В дом, который он не узнает.

КОРАБЛЬ ПРИБЫВАЕТ СЕНТ 19 ОСТАНУСЬ С ДРУГОМ В ГОРОДЕ ЕСЛИ ПРИБУДУ РАНЬШЕ ЕСЛИ ВСЕ ЕЩЕ ХОЧЕШЬ ПРИЕХАТЬ В Н-Й И ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ СО МНОЙ ВСТРЕЧАЙ МЕНЯ 21-ГО В 5 ПП У ЧАСОВ В ЦЕНТРЕ ГЛАВНОГО ВЕСТИБЮЛЯ ВОКЗАЛА С ЛЮБОВЬЮ УИЛЛ.

Я стиснула свой саквояж. Лайковые перчатки на моих руках шли к элегантному твидовому костюму – вкупе с шелковыми чулками, которых я не собиралась стесняться, – купленному четыре года назад во время моей последней поездки в Нью-Йорк с мамой в «Бергдорф Гудман». Я ни разу не надевала ни перчаток, ни костюма, ни каких-либо еще красивых штучек, приобретенных в ту поездку. Этот костюм был последним и тайным подарком на память. Вся другая одежда осталась в одном из сундуков в кладовке моей детской спальни на Дубовой аллее, аккуратно завернутая в оберточную бумагу и припрятанная вместе с мечтами о тех местах, где я мечтала ее надеть. Три года – это целая жизнь, когда каждая минута измеряется тем, что ты потерял.

Я остановилась возле информационного стенда в центре главного зала и подняла глаза на круглый циферблат торчащих посередине медных часов с нелепым набалдашником на верхушке. У меня еще оставалось десять минут, чтобы успокоить дрожь в руках.

Чтобы отвлечься от своих мыслей, я принялась разглядывать проходящих мимо людей. Центральный вокзал казался еще более оживленным, чем во времена моих с мамой поездок в театр и в магазины. Конец войны привел к тому, что солдаты и моряки заполонили огромное пространство, где голоса вздымались и отскакивали от сводчатых потолков и каменных стен. Где незнакомцы пихали друг друга, торопясь в тысячи мест через сводчатые выходы и переходы, ведущие к железнодорожным путям. Где мужчины в красных шапках, вцепившись в чемоданы и шляпные коробки, семенили за изможденными пассажирами, направляющимися к пути номер тридцать четыре, где их ожидал грациозный, роскошный «Двадцатый век лимитед».