Место встреч и расставаний

Шейла сказала мне, что у меня глубокий и нежный голос, похожий на теплый, жидкий мед. Я рассмеялась и сообщила ей, что раньше пела в большой группе в своем родном городке Спенсертауне, Нью-Йорк, но теперь, когда есть ребенок и нет мужа, возможности заниматься этим нет. Когда она упомянула цветочный ларек, где ее муж часто покупал ей цветы, я поняла, насколько близко мы друг к другу живем. Митч покупал мне цветы точно там же, хотя меня эта мысль не грела.

– Надо как-нибудь позвать тебя и твоего кроху на ужин, – сказала она. – Мы любим детишек, но, видимо, я не могу иметь своих, раз уж этого до сих пор не произошло.

Я не могла поверить в то, насколько откровенно и беззаботно она обо всем говорит. Она вела себя так, как не вела ни одна женщина из тех, кого я знала. Было в ней что-то отличное от других, и я никак не могла понять, что именно.

Я как раз упоминала, что мой муж все еще за границей, когда она перебила меня и сказала:

– Почему ты прячешь свою прекрасную фарфоровую кожу?

Она протянула руку и убрала с моего лба челку, заставив меня вздрогнуть. Я вернула волосы обратно.

– Нервная какая! – сказала она.

Как только слова вылетели из ее рта, ее взгляд помрачнел. Она целую минуту молчала, не сводя с меня глаз. Казалось, ее взгляд касался моей кожи, и шрам на моем лбу пощипывало. Я надеялась, что она его не заметила. Она изобразила улыбку на своих губах.

– Мы обязательно должны тебя как-нибудь пригласить, – наконец произнесла она.

«У Муди» располагался на крыше дома, где жила Шейла, и это стало первой причиной, почему я так его полюбила. Находясь в Нью-Йорке после жизни, проведенной в долине реки Гудзон, я ощущала непрекращающийся гнет камня и кирпича, тесных комнат, узких коридоров, скрипучих лифтов. С таким количеством людей и домов, втиснутых на один остров, рано или поздно появится клаустрофобия.

Я медленно шагала, глотая свежий ночной воздух и пристально вглядываясь в небо. Официанты в черных рубашках суетливо бегали по крыше; от пианино в углу тянулся тяжелый, меланхоличный звук, идущий вразрез с суетливостью этого заведения. Бармен, худощавый мужчина с длинным носом и поблескивающими в свете ламп глазами, не стесняясь, пялился на меня. Я отвела взгляд, гадая, где же Шейла. Добродушная старушка-ирландка, живущая по соседству, согласилась посидеть в моей квартире, пока Тимми спал. Я впервые оставила его одного, и хоть я доверяла ей, тяжело было выходить из дома без Тимми. Мы с Шейлой договорились встретиться в девять часов. Я была почти уверена, что она не придет и я смогу пойти к нему.

Песня окончилась, из-за столов раздались аплодисменты, светильники погасли, накрывая нас темнотой, словно одеялом. Легкий ветерок приносил далекие автомобильные гудки, а в небе вспыхивали и гасли яркие звезды – те, которые можно было увидеть сквозь блеск городских огней.

Большая, шумная компания вывалилась с лестницы на крышу. Полдюжины женщин и пара мужчин протиснулись мимо меня и уселись на стулья вокруг стола, накрытого темно-синей скатертью. Официанты зажгли свечи, и светильники вокруг сцены стали загораться, одна секция за другой, пока крыша не засверкала. Серебристый сценический занавес колебался от порывов ветра и движения. Я заняла место за столиком возле лестницы. В считаные секунды официант записал мой заказ и исчез. Занавес раскрылся.

Вернулся пианист, но он уже не выглядел таким печальным, как до этого, и я понимала почему. Он аккомпанировал роскошной блондинке в красном атласном платье, которая покачивала бедрами в такт его вступлению. Когда она обернулась и запела, я узнала в ней Шейлу. Ее красивое открытое лицо и ее сопрано притягивали. Существовала только она и все остальные, по отдельности, сидевшие на своих местах и слушавшие, как она поет.

И тогда я поняла, что среди других людей Шейлу выделяло ее счастье. Я не знала почти никого, кто бы был так безраздельно счастлив. Сидя в этом баре на крыше, я была ближе к счастью, чем когда-либо за долгое время, и все же оно не захватывало меня настолько сильно, как Шейлу. К тому времени, когда ее выступление закончилось и цветы посыпались дождем на сцену, она убедила меня, что и я однажды снова смогу быть счастлива.

Не прошло и месяца с выступления Шейлы, как я начала петь в «У Муди». Долгие годы я одевалась совершенно невзрачно, поэтому Митчу можно было не волноваться, что мужчины будут бросать на меня похотливые взгляды. У меня было только одно зеленое шелковое платье, но я не хотела надевать его, потому что оно напоминало мне о Митче. Я стала выступать в платьях, одолженных у Шейлы, подбивать ватой бюстгальтер, чтобы заполнить верхнюю часть, пользоваться ее помадой, позволять ей делать мне прическу. Моя соседка разрешала Тимми спать у нее дома во время моей ночной работы, а когда у Шейлы появился малыш Эндрю, ее муж стал смотреть за обоими мальчиками. Я выступала всего пару раз в неделю, и денег хватало лишь на небольшие карманные расходы, но работа приносила мне такую радость, какой я никогда не испытывала.

Именно по этой жизни я больше всего буду скучать.