Место встречи

— При чем тут твой ремонт и твои бо́ки. Давай о деле, — сказал Першин, явно настроившийся порассуждать о весьма спорном и щекотливом предмете.

— А при том, что сижу я тут с вами, лясы точу, о любви рассуждаю, так сказать, живу в теоретическом измерении, а мне, может, сейчас положено быть в одном интимном месте и вести интимные разговоры с одной интимной дамой о весьма интимном деле. Допустим, я встречусь завтра или послезавтра, но ведь я не скажу ей в свое оправдание, что меня комдив из-за ремонта в башне на берег не отпустил. Я чего-нибудь придумаю, сочиню, а она возьмет да и не поверит. И правильно сделает, что не поверит. Но при этом еще подумает, что я обманул ее.

— Если любит, то поверит, — подумав о себе и о Варьке, сказал Веригин. — Без веры-то как жить?

— А вот так и живет большинство человеков. Не любят, ссорятся, клянут в душе один другого, а живут. Иначе нельзя. Иначе конец роду человеческому. — Першин и дальше бы говорил, умел он говорить, на то и был «флажок», — но щелкнул динамик, и вахтенный офицер объявил:

— Команде пить чай. — И, помолчав, повторил: — Команде пить чай.

Самогорнов снова потянулся и зевнул, пробормотав:

— Эхма, было б денег тьма, купил бы деревеньку и жил бы помаленьку.

В коридоре захлопали двери: офицеры один за другим потянулись в кают-компанию, и такой интересный для Веригина разговор потух сам собой: свободным от вахты опаздывать в кают-компанию даже к вечернему чаю считалось неприличным, тем более, что никаких неурочных работ, за которые можно было бы спрятаться, на крейсере не предвиделось.

— Кому что, а мне велено сегодня у старика чаевничать, — сказал Першин, охорашиваясь перед зеркалом. — Будет учить уму-разуму. Так что до скорого свидания и все такое прочее.

— Везет же людям, — искренне, но довольно-таки вяло позавидовал Самогорнов. — Небось коньячишку плеснет или ромишевича.

— Не плеснет, — ответил Першин, — старик на это дело строг и скуп.

— Ну так сам себе плесни.

— А!.. — Першин махнул рукой и вышел первым.

— Пойдем, братец Веригин, и мы гонять чаи. Нас, братец, адмирал своим вниманием не балует. Да оно и к лучшему. В тени не так сильно печет.

— Ты на самом деле считаешь, что любовь в наши дни — химера? — все же не удержался и опять спросил Веригин, которого весь этот разговор как-то нехорошо разбередил.

— Если веришь, то, может, и есть. А я вот не верю. Пару раз обжегся и потерял всякую веру. Для меня теперь — все, крышка. А ты верь, коли верится. А любится, так люби. И не ищи советчиков. В этих делах советчиков нет. Влюбленные — глупы, а разуверившиеся — завистливы. Так-то, братец Веригин.

В вестибюль они поднялись молча — на людях не поговоришь — и успели опередить Пологова. Впрочем, чай пили без приглашения и за столом вели себя свободнее, хотя недремлющее око старпома и в этот час было на страже и особых вольностей не допускало. Флот с незапамятных времен свято чтил и соблюдал свои порядки и обычаи, и в этом смысле, в отличие от других родов войск, мог считаться консервативным; помимо прямого военного назначения — противостояния и уничтожения неприятеля, — корабль во все века должен был противоборствовать стихии. Машина сменила парус, а гладкоствольная пушка уступила место нарезному орудию, но море шумело и волновалось, как и тысячу лет назад. Изменился сословный характер службы, ее содержание, но корабельный-то быт остался почти неизменным. Даже форма, в особенности матросская, шилась по образцам едва ли не прошлого века, а этикет кают-компаний соблюдался до мелочей, казалось бы ненужных, необязательных, что ли, — но корабельная служба столь сложна, что любая неучтенная или забытая мелочь неожиданно может стать решающей и обернуться опасностью для многих десятков и сотен человеческих жизней.

После чая командир боевой части Студеницын пригласил к себе артиллеристов главного калибра, и, когда все расселись — четверо командиров башен, командиры групп управления, комдив Кожемякин, его замполит, — стало тесно и шумно, и всем сразу захотелось курить. Это уж всегда так: когда нельзя, тогда обязательно появится какое-нибудь желание, и, что ни делай с собой, оно все будет давать о себе знать. Самогорнов толкнул Веригина, Веригин кого-то из офицеров группы управления, все трое переглянулись, и тогда Студеницын скорбно, вернее пытаясь казаться скорбным, сказал:

— С виду — солидные люди, а ведете себя как дети. Да, делать нечего — курите. Иначе слушать не станете.

Комдив Кожемякин, не куривший, не терпевший табачного дыма и считавший курение не только уделом слабовольных, но к тому же еще и занятием порочным, недовольно поморщился, предостерегающе посмотрел на своих подопечных, как бы говоря: командир-то БЧ командиром БЧ, но забываться в его, комдива, присутствии не следовало бы. Но те дружно сделали вид, что не заметили предостережения — когда-то еще повальяжничаешь в присутствии старших, — пустили хозяйский «Казбек» по кругу, и сразу в офицерской беседе появилась домашняя непринужденность.