Метафизика памяти

Дни мои все более переливаются в память. И жизнь превращается в нечто странное, двойное: есть одна, всамделишняя, и другая, призрачная, изделие памяти, и они существуют рядом. Как в испорченном телевизоре двойное изображение. И вот задумываюсь: что же есть память? Благо или мука? Для чего нам дана? После смерти Гали казалось, что нет лютее страдания, чем страдание памяти, хотел уйти вслед за ней или превратиться в животное, лишь бы не вспоминать, хотел уехать в другой город, к какому-нибудь товарищу, такому же старику, как я, чтобы не мешать детям в их жизни и чтобы они не терзали меня вечным напоминанием, но товарищей не осталось, ехать не к кому и некуда, и я решил, что память назначена нам как негасимый, опаляющий нас самосуд или, лучше сказать, самоказнь, но через какое-то время, может, года через четыре или лет через пять я почувствовал, что в страданиях памяти есть отрада, Галя оставалась со мной, ее неисчезновение продолжало приносить боль, но я радовался этой боли. Тогда подумал, память – это отплата за самое дорогое, что отнимают у человека. Памятью природа расквитывается с нами за смерть. Тут и есть наше бедное бессмертие (Ю. Трифонов. Старик).

Нельзя быть совестливым на 50 процентов, точно также нельзя жить частью памяти, например, помнить только то, что было тебе приятно и никак не подрывало твоего хорошего мнения о самом себе. Многое из случившегося в жизни вспоминать неприятно, но поскольку оно вошло в плоть и кровь, стало частью моего бытия, – прятать его от себя – значит искажать собственный облик, не быть самим собой, исполнять некую роль, в которой не все слова твердо выучил, и в любой момент можешь позорно провалиться.

К тому же мой облик складывается не только из моих воспоминаний. Как мне не хватает того меня, каким меня видят другие, так мне не хватает памяти обо мне, той мимолетной тени, какой я проношусь, мелькаю в сознании других людей. Ведь кто-то меня все время вспоминает – родные, сослуживцы, друзья, люди, которым я что-нибудь должен. То есть меня плотным кольцом окружают не только мои воспоминания, но и воспоминания других людей обо мне. Последние невидимы и неслышимы для меня, но тоже входят в мою ауру.

«Я помню тебя совсем другим», – говорит мне мой приятель, с которым мы давно не виделись. Тот, кого он помнит, давно превратился в призрак. Но это призрак мой, это отголосок моего существования. Мы чаще всего и не подозреваем, скольких призраков, составляющих содержание нашего образа, носим в себе. И сколько призраков мы видим в других. Если я вдруг узнаю в пожилой женщине, которую не видел много лет, 20-летнюю красавицу, это я увидел призрак. Вспоминать – значит видеть призраки.

Может быть, это призрачное существование более выражает нашу природу, может быть, наша призрачность и есть наша духовность. Занимаясь интеллектуальной деятельностью, мы еще не вышли к чистому духу, мы еще не видим призраков.

Чем больше людей меня помнят, тем больше я призрачен. Они ведь вспоминают меня не действительного, а такого, каким меня рисует их фантазия, в их воспоминаниях часто очень мало от меня как конкретного физического лица. То есть наши воспоминания не только уходят в глубь времен, за пределы нашей жизни (как считал Пруст), но и вширь, за пределы нашего возможного опыта. Мы словно бы ищем в других эти мимолетные тени воспоминаний о себе, нам не хватает их, чтобы воссоздать свой целостный облик. В конечном счете я весь превращусь в чьи-нибудь воспоминания, и это делает мое существование уже сейчас зыбким и неопределенным.

Я ведаю, что боги превращали
Людей в предметы, не убив сознанья,
Чтоб вечно жили дивные печали.
Ты превращен в мое воспоминанье…

А. Ахматова