Метафизика Петербурга: Французская цивилизация

В этой связи можно заметить, что у многих авторитетных историков, работавших с текстом Повести временных лет, сложилось устойчивое представление, что эти события были русскому летописцу в общих чертах известны. Дело в том, что прежде «перечня народов», который был нами цитирован в самом начале этой главы, стоит весьма любопытная фраза. Она звучит так: «По сему же морю44 седять варязи семо к востоку до предела Симова, по тому же морю седять к западу до земли Агнянски и до Волошьски».

Иначе сказать, в наших краях варяги сидели в старину по всему пути «из варяг в греки», на западе же доминировали на Балтийском и Северном морях вплоть до Англии и до «Волошской земли». Под последней, скорее всего, следует понимать Францию. Однако нельзя исключить, что в данном случае летописец имел в виду только Нормандию, в силу того факта, что на своем языке норманны могли называть ее «Valland»45.

Кроме того, во времена Киевской Руси было вполне корректным называть Нормандию и «английской землей», как следствие того положения, что, завоевав Англию и став, соответственно, королем английским, герцог нормандский сохранил свои владения по другую, французскую сторону пролива, вплоть до начала XIII столетия…

Как бы то ни было, но пространства северных морей, остававшиеся непроницаемыми для мореплавателей и купцов из других стран, были открыты для путешественников, принадлежавших к «норманнской цивилизации», либо располагавших в ней авторитетными покровителями. Жители Древней Руси к этому миру принадлежали, о чем летописец так настойчиво и убедительно говорит, дважды описывая путь «из варяг в греки» в начале своей летописи. Само это положение создалось как следствие «призвания варягов», описанного в той же Повести с необходимыми подробностями несколько ниже, под 862 годом (по нашему летосчислению).

Заметим, что, если следовать тексту летописи, получается, что «русь, чудь, словене» и прочие насельники Верхней Руси сначала изгнали варягов за море, отказав им и в дани, затем погрузились в междоусобные раздоры, и только после того послали за варягами вновь, обусловив притом их вокняжение четко оговоренными кондициями46. Следовательно, не варяги, но предстоятели местного населения полагали себя хозяевами положения на берегах Волхова и Невы. А ведь дело происходило в разгар «века викингов», когда им, казалось, никто, кроме разве что византийцев, не мог противостоять. Во всяком случае, франки о том и мечтать не могли.

Отметив своеобразие ситуации, нужно оговориться, что в одном, и в весьма важном отношении предки теперешних французов, безусловно, превосходили норманнов. Речь идет о началах государственности, присущих франкам с древних времен. «Уже при Меровингах можно говорить о своеобразном политическом мессианизме франков: они самой историей предназначены, чтобы создать могущественное королевство, «квазиимперию», и господствовать над другими народами. Позднее, при Каролингах, это представление франков о себе получит завершение в концепции «царственного народа» (gens regalis)»47. Остатки римского государственного устройства, в некоторых сферах достаточно прочные, сохранились в жизни и местного, галло-римского населения.

Ничего подобного на Руси, разумеется, не было. Именно в силу этого факта, русские с давних времен возводили устроение своего государства к «призванию варягов», в жизни же Франции норманнское влияние сохранило свой временный и локальный характер.

Было, впрочем, сословие, психологический склад которого испытал более глубокое влияние норманнов, а в известной степени и сформировался под их влиянием. Мы говорим, разумеется, о севернофранцузском рыцарстве, под определяющим влиянием которого выработались психологические доминанты и западноевропейских феодалов в целом.

Обращаясь к старофранцузской словесности, сохранившей немало ценившихся в этой среде сочинений, исследователи регулярно сталкиваются со следами более архаичной – так сказать, «проторыцарской» – ментальности. В этом случае целесообразно предположить, что перед нами – следы дружинной поэзии, в свою очередь, нередко хранящей следы древней «воинской магии». К текстам этого рода относится небольшая старофранцузская поэма, зафиксированная на бумаге (точнее, пергамене) во второй половине XIII века.

“Qui est li gentis bachelers?

Qui d’esp'ee fu engendrez,

Et parmi le hiaume aletiez…”

Даже располагая лишь знанием современного французского языка можно понять, что автор этого стихотворного текста задается вопросом, что (qui) представляет собой (est) подлинный – так сказать, образцовый (gentil) – рыцарь (bacheler48). Ответы на этот вопрос нанизываются один за другим на одну монотонную рифму. Такой добрый молодец был (fut49) рожден (engendr'e) мечом ('ep'ee), а (et) вскормлен (allait'e) среди (parmi) шлемов50… Располагая желанием и досугом, читатель легко может сравнить наши предположения с переводом привлекшего наше внимание текста, выполненным специалистом51.