Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

Религиозные ценности если не играли в его внутренней жизни особой роли, то признавались им за существенно важные. С 1831 по 1844 год, граф, несмотря на большую занятость по службе, исполнял обязанности патрона лютеранской общины св. Екатерины на Васильевском острове. Особо нужно заметить, что Бенкендорф был, вне всякого сомнения, патриотом России. Когда это понадобилось, он пошел в действующую армию и проявил себя, как храбрый боевой генерал. При всех этих положительных чертах, мнение дворянского общества, не говоря уж об образованных людях, не имело для Бенкендорфа решительно никакого значения, когда речь шла о службе престол-отечеству. Когда царь предложил – он стал шефом корпуса жандармов и начальником III отделения собственной его Императорского величества канцелярии, в задачу которой входила организация тайного политического сыска. В ту пору, приличное общество с брезгливостью относилось к государственной службе такого рода. Однако графа это нисколько не смущало.

«Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному. На сих-то началах должно быть основано благонаправленное воспитание», – увещевал он А.С.Пушкина в отзыве на составленную поэтом по предложению государя «Записку о народном воспитании». Как видим, граф очень четко осмыслил психологические доминанты своей личности, выделенные нами курсивом в тексте цитаты, и нашел возможным, не обинуясь, противопоставить их духу дворянской вольности и просвещения. Немецкая склонность к прилежному служению и неукоснительному усердию была принята к сведению и правительством. «Русские дворяне служат государству, а немецкие – нам», – не раз доводилось с улыбкой говаривать царю Николаю Павловичу, продвигая по службе очередного остзейца.

Формулируя свою мысль, император имел в виду не только личную преданность, которая была очевидной. Возведшие на престол Екатерину Великую полупьяные русские гвардейцы также были ей лично преданы. Напротив, возвышенный Павлом I, а позже возглавивший заговор против него граф Петр Алексеевич Пален возводил свой род, как известно, к комтурам Тевтонского ордена. Думается, важной для Николая I была еще и душевная преданность самодержавной форме правления, принятой в государстве Российском. Эта преданность легко давалась прибалтийским немцам, привыкшим располагать жизнью и смертью своих крестьян, отдавать грубые распоряжения, и, в случае необходимости, подчиняться им – а на дворянский гонор, мнение салонов и прочие «французские штучки» смотреть исподлобья. Когда, много позже, в эпическом романе об александровском времени, Толстой характеризовал одного из действующих лиц, как «сына темного лифляндского дворянина», он имел в виду именно этот тип личности (мы говорим о Берге из третьей части второго тома «Войны и мира», глава XI).

Честность, особенно заметная на фоне широкого мздоимства, испокон веков более чем присущего российскому чиновничеству, также входила в число добродетелей немцев на русской службе. «Честные управители встречались почти всегда только в центре, в министерствах или соответствующих им учреждениях. Идея государственной службы как служения обществу была совершенно чужда русскому чиновничеству; она была завезена с Запада, в основном из Германии. Именно прибалтийские немцы впервые показали русским, что чиновник может использовать свою власть для служения обществу». В приведенном высказывании, американский политолог Р.Пайпс заострил свою мысль до почти гротескного вида. Дело, конечно же, было в том, что, в связи с недостатком бюджетного финансирования, российские власти всегда смотрели сквозь пальцы на то, как чиновники, особенно «на местах», кормились «от просителей». В связи с общей простотой отечественных нравов, в осьмнадцатом веке такое кормление было одно время признано официально. В немецких же землях, в особенности в XIX веке, распространялись уже новые «технологии власти», основанные на регулярной выплате жалованья, но и усиленном контроле.