Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

Нужно сказать, что в творчестве Пушкина, так же как и во всей европейской культуре его времени, образ Наполеона двоился. С одной стороны, многое в его облике соответствовало идеальному типу романтического героя – гордого, безрассудно отважного и притом бесконечно одинокого. С другой стороны, он представлял собой тип холодного эгоиста, который без лишних сомнений отправлял на смерть десятки тысяч людей и никогда после того не мучился муками совести. В силу первого из указанных обстоятельств, французский император стал на довольно продолжительное время предметом подлинного культа в среде молодых, романтически настроенных дворян, не исключая и Пушкина. Что же касалось второго, то Пушкин с тревогой видел, как современная цивилизация ежечасно порождает людей, смело идущих по трупам к своей цели, отбросив и совесть, и веру. В образе Германна по мере того, как он решился на преступление и совершил его, постепенно возобладают черты именно этого склада. Ввзявшись за разработку этого сложного психологического типа, которому суждено было сыграть исключительно важную роль в дальнейшей судьбе как «петербургской империи», так и европейской цивилизации в целом, Пушкин обратился к образу французского императора Наполеона I.

Тургенев

Действие самого знаменитого сочинения Тургенева – мы говорим, разумеется, о романе «Отцы и дети» происходит вдали от невских набережных. Впрочем, он был далек от того, чтобы писать «Физиологию Орловской губернии»: все главные действующие лица являются, по сути дела, петербуржцами. Действительно, братья Николай и Павел Кирсановы, воплощающие собой поколение «отцов», выросли и получили образование в Петербурге. Один из них окончил наш университет, другой служил офицером в гвардейском полку. Что же касается поколения «детей», то Аркадий Кирсанов появляется в первой главе сразу же после окончания Петербургского университета; другу его, Евгению Базарову, остается еще год учиться естественным наукам в Петербурге, а после держать экзамен «на доктора».

Темой писателя было появление в русском обществе «петербургского периода» новых психологических типов, носителям которых суждено было определить многое, если не все, в его будущем развитии. Что же касается «французского текста», то он составлял особый пласт тургеневского романа, пронизывая его ткань наподобие тонкой, но яркой нити (напомним, что сам Тургенев сжился с французской культурой как никто из русских писателей – за исключением Пушкина, которому, впрочем, так и не довелось побывать во Франции). Все представители «поколения отцов» в большей или меньшей степени владеют французским языком и постоянно обращаются к нему в своей речи. Так, уже в третьей главе Николай Кирсанов, обсуждая с сыном деликатный вопрос о судьбе крепостной девушки, которую он недавно поместил в своих покоях, переходит на французский – конечно, затем, чтобы слуги не поняли. В пятой главе брат его, Павел Кирсанов, впервые узнает, что изрядно его раздражающий Базаров – нигилист, и разражается негодующей тирадой: «…Мы, люди старого века, мы полагаем, что без принсипов (Павел Петрович выговаривал это слово мягко, на французский манер, Аркадий, наоборот, поизносил „прынцип“, налегая на первый слог), без принсипов, принятых, как ты говоришь, на веру, шагу ступить, дохнуть нельзя. Vous avez chang'e tout cela (вы все это изменили – Д.С.), дай вам Бог здоровья и генеральский чин, мы только любоваться будем, господа… как бишь? – Нигилисты, – отчетливо проговорил Аркадий» (по техническим соображениям, мы набираем в цитате жирным курсивом те буквы, над которыми автор проставил ударение). Своеобразной кульминации употребление французского языка достигает при описании бала у губернатора, в самом начале четырнадцатой главы: «Народу было пропасть, и в кавалерах не было недостатка; штатские более теснились вдоль стен, но военые танцевали усердно, особенно один из них, который прожил недель шесть в Париже, где он выучился разным залихватским восклицаньям вроде: „Zut“, „Ah fichtrrre“, „Pst, pst, mon bibi“ и т. п. Он произносил их в совершенстве, с настоящим парижским шиком, и в то же время говорил „si j’aurais“ вместо „si j’avais“, „absolument“ в смысле: „непременно“, словом, выражался на том великорусско-французском наречии, над которым так смеются французы, когда они не имеют нужды уверять нашу братью, что мы говорим на их языке, как ангелы, „comme des anges“». Как видим, французские словечки помогли автору создать несколькими штрихами картину торжествующей пошлости.