Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

Мысленно возвращаясь ко встречам с Е.С.Деммени, я иногда задаю себе вопрос, сохранились ли в характере этого замечательного человека какие-либо черты, присущие душевному строю петербургских французов, и склонен отвечать на него положительно. Прежде всего, это – преданность правилам «хорошего тона» как в повседневной жизни, так и в творчестве. Полагаю, что Деммени с удовольствием принял бы роль «арбитра вкусов» – ему и на самом деле не раз доводилось ее играть – притом, что для миссии «учителя мудрости» у него не было никаких данных. Далее, Евгений Сергеевич был весьма коммуникабелен, если выражаться современным языком – в старину сказали бы, что он был скор на слова – однако при очень заметной внутренней отстраненности. Эту черту его характера мне помогло лучше понять беглое замечание, которое я нашел в одной из книг Эренбурга, коротко знавшего многих французов. Вспоминая о встречах с известным физиком Ф.Жолио-Кюри, советский писатель заметил: «У Жолио было лицо француза – с тонкими, хорошо вырисованными чертами, да и в характере его было много национальных черт – он радовался порой с легкой печалью, много говорил, но очень редко проговаривался, рассуждая, всегда был логичен, точен». Любопытно, что современники, менее знакомые с национальным французским характером, рассматривали эту черту характера как присущую коренным петербуржцам. К примеру, Д.Н.Журавлев, познакомившийся с Деммени в тридцатых годах, вспоминал: «Евгений Сергеевич – элегантный, красивый, породистый, сдержанный, по-ленинградски подтянутый и чуть-чуть с холодком – первое время смущал меня». Наконец, некоторые мемуаристы пеняют Евгению Сергеевичу за то, что в беседе он был порой чересчур ироничен, а в творчестве уделял слишком большое место пародии, иной раз не щадя самолюбия своих орденоносных коллег. Думается, что тут проявлялась отнюдь не природная злость, но вкус к иронии, даже насмешке, столь характерный для характера многих французов.

Масонство ХХ века

Переломным моментом в истории возрождения русского масонства следует считать весну 1905 года, когда стало очевидно, что волнения, сотрясавшие Россию, начали перерастать в революцию. В этих условиях, Совет Закона Великого Востока Франции принял решение образовать особую ложу, в которой объединились бы все подлежавшие юрисдикции этого ордена «вольные каменщики» русского происхождения. Новая ложа получила имя «Космос», в память другой, более старой ложи, основанной под тем же названием, специально для русских эмигрантов во Франции, еще в 1887 году, традицию которой она непосредственно продолжала. Как видим, предводители французского масонства решили заняться не окультуриванием «масонской акации», вполне одичавшей в России, но выращиванием в тепличных парижских условиях нового ее сорта. Показательным представляется заявление, с которым на заседании ложи «Космос» в 1905 году выступил А.В.Амфитеатров: «Масонство, как феномен более высокой цивилизации, установит свой моральный контроль над русской революцией и сыграет положительную роль в становлении будущей республиканской России». «Тепличный период» продлился всего около полутора лет. События в России развивались стемительно, медлить было нельзя. К тому же все русские эмигранты во Франции, склонные к деятельности этого рода, уже были собраны в ложе «Космос» (и ряде других лож: из них назовем ложу «Гора Синай», действовавшую в рамках системы «Великой ложи Франции»). Под руководством опытных французских наставников, они быстро установили достаточно много точек соприкосновения между своими общественно-политическими и культурными программами. Далее предстоятели масонства «французского обряда» пришли к тому выводу, что пришло время пересадить «масонскую акацию» из парижских теплиц в суровую русскую почву. В январе 1906 года один из ведущих деятелей нового русского масонства М.М.Ковалевский – кстати сказать, основатель парижской Высшей школы общественных наук – обратился к начальникам Великого Востока Франции с формальным прошением об открытии лож этой системы на территории России. По прошествии некоторого времени, он было получено. К концу 1906 года в обеих русских столицах уже работали две новоснованные «временные ложи». Первой была основана московская ложа «Возрождение», второй – петербургская ложа «Полярная звезда». Эмблемой в дальнейшем принято было изображение традиционных масонских «клейнодов» – циркуля и наугольника – вписанное в звезду о девяти лучах, которая была окружена ветвью цветущей акации. Таким образом, старинный масонский символ вновь осенил берега Невы, а Санкт-Петербург приобрел достоинство столицы отечественного масонства.