Метафизика Петербурга. Историко-культурологические очерки

Празднование тысячелетия России было проведено осенью 1862 года сосредоточенно и спокойно: «Россия сосредоточивалась». В противоположность ей, Париж веселился, празднуя возвращение Франции в число великих мировых держав. В столице устраивались всемирные промышленные выставки и балы-маскарады, роскошь которых превосходила все мыслимые пределы. Вооруженные силы Франции твердой рукой наводили порядок от Средиземноморья до Тихого океана. Угар шовинизма, вызванного Крымской войной, нашел себе отражение даже на карте Парижа. Забредя на «Московскую улицу» (Rue de Moscou), современный турист может предположить, что это название было дано после второй мировой войны для того, чтобы увековечить подвиг советских союзников в битве под Москвой. Такое предположение будет ошибочным. Как замечают авторы современных путеводителей по Парижу, Наполеон III дал улице это название, отмечая в 1867 году 55-ю годовщину вторжения своего дяди в Москву. Между тем, после победоносных походов против Наполеона I и молниеносного взятия Парижа ни в Петербурге, ни в Москве не появилось «Парижского проспекта». Как внушительно выглядела русская сдержанность на фоне французской бестактности!

В 1870 году Наполеон III позволил втянуть себя в войну с Пруссией и был разгромлен так умело, что был взят в плен, даже не успев осмыслить масштабов своего поражения. Прусские войска заняли столицу Франции 28 января 1871 года, а десятью днями раньше король Вильгельм был провозглашен германским императором в зеркальном зале Версальского дворца. России не было никакой надобности вмешиваться в конфликт европейских держав: положение стороннего наблюдателя, который не тратит ни сил, ни средств, а после войны еще прибирает с разрешения победителя то, что плохо лежит, является оптимальным. России редко доводилось бывать в этой роли – зато ее до недавнего времени с немалым искусством играли политики Североамериканских Соединенных Штатов. В случае франко-прусской войны, выгоды этого положения были использованы в полной мере. Дав злобным германцам растоптать французскую армию, князь А.М.Горчаков, стоявший тогда во главе нашей дипломатической службы, спокойно известил представителей государств, подписавших в 1856 году Парижский мир, что Россия отныне не считает содержавшиеся в нем положения обязательными для себя. Фактически это был ультиматум, в котором «петербургская империя» объявляла о пересмотре итогов Крымской войны – и теперь уж никто не мог ей помешать.

Русско-французская военная конвенция

Летом 1891 года французская эскадра под флагом адмирала Альфреда-Альбера Жерве по приглашению российского правительства вошла в воды Финского залива и расположилась на рейде Кронштадта. Торжественный обед в честь гостей решено было дать в залах Большого Петергофского дворца с участием государя, в связи с чем у гофмаршала В.С.Оболенского возникло известное беспокойство. Дело было в том, что Александр III решил не только сказать несколько приветственных слов по адресу адмирала и команды, но и выступить с развернутым тостом за процветание Франции и развитие двусторонних отношений. Согласно дипломатическому этикету, в таких случаях полагалось играть гимны обеих держав. Гимн «Боже, Царя храни» у гофмаршала озабоченности не вызвал, но что касалось до гимна Франции… Ведь оркестр должен был в таком случае играть «Марсельезу», мелодия и слова которой во всем мире ассоциировались тогда с революцией. Память одного из современников, генерала Н.А.Епанчина, сохранила следы короткого препирательства, произошедшего тогда между царем и его гофмаршалом: «Но, Ваше Величество, это Марсельеза». – «Но ведь это их гимн, значит, его и следует играть». – «Но, Ваше Величество, это Марсельеза…». – «Ах, князь, Вы, кажется, хотите, чтобы я сочинил новый гимн для французов; нет уж, играйте тот, какой есть». И когда после тоста государя в Петергофском дворце раздались звуки Марсельезы, это произвело сильное впечатление.