Метафизика пола

Venus Verticordia (1864). Россетти (1828–1884)

Литературных и мифологических примеров — множество. На большую, чем у мужчины, связь женщины с "землей", с природно-космическим началом указывает связь ее организма с фазами Луны. В древности эту связь целиком относили к женскому аспекту природы в целом, к yin (Инь) к "ночному" и бессознательному, иррационально — бездонному, к силам тьмы. А это и есть магия в собственном смысле слова, колдовство, "дегенеративная мистика", в противоположность апполоническо-мужественной "высшей магии" — теургии[581]. Среди жертв инквизиции по "колдовским процессам" женщины преобладали над мужчинами — по свидетельству Бодэна[582] в 1500 году, в отношении пятьдесят к одному. Один из наиболее известных демонических трактатов "Malleus Maleilcorum"[583] подробно объясняет, почему колдовство является прерогативой именно женщин. В традициях большинства народов, например, китайцев, магические искусства прямо соотносятся с женским началом. Иероглиф wu, обозначающий мага, относился первоначально только к женщинам. Магическая техника wu сочетала аскезу с оргиазмом. В частности, все ритуалы совершались в обнаженном виде. Девушки, из которых готовили wu, должны были обладать, помимо природного очарования, качествами уао и miao, что значит "странность", "беспокойство" и "тайна". Противоуранические силы, вызываемые wu, именовались "помрачением солнца".

Так каков же мистический смысл женской магии, женского очарования и "совращающей силы"?

Один из персонажей Альфонса Доде[584] говорит: "Она непобедимо затягивает меня внутрь себя. Только у бездны такое очарование". Мы уже рассказывали о ритуальной наготе и ее более ярком проявлении — танце семи покрывал. Дело тут, конечно, не в сбрасывании материальной одежды, но в освобождении женщины от эмпирической индивидуальности, обнажении "элементарной" Девы, Дурги, Примордиальной Женщины — единой во множестве смертных женских обличий. Нагота как таковая — это и есть "самое само" женского очарования. Дело не в животно-телесной "красоте" конкретной женщины, дело в "vertigo"[585], пустоте, взгляде с высоты вниз, в бездну, в безводный колодец — все это υλη (женской жизненной силы), дотворческая первосубстанция, двусмысленность небытия. И это касается не всякой наготы, но только женской. На женщину мужская нагота действует совершенно иначе — как "ограниченная", физико-фалличеcкая, мускулатурно-животная сила "самца". Но для мужчины нагая женщина — всегда Durgâ (труднодоступная, непобедимая), богиня оргиастических празднеств, "Неприступная", Блудница и Мать одновременно, Неисчерпаемая и Девственная. Элементарное желание, соединенное с vertigo, доводит до пароксизма, усиливает жизненные ритмы, в свою очередь "высасываемые" женской неподвижностью. Что же до удовольствия, получаемого мужчиной от дефлорации и совращения, то оно на самом деле очень поверхностное — это всего лишь удовлетворение тщеславия и гордости. Гораздо более глубоким, хотя, конечно, тоже иллюзорным, является чувство овладения неовладеваемым, то есть именно корнем женского, может быть, и через физическое преодоление сопротивления. Доля садизма присутствует в каждом половом сношении. Но тут не простая алголагния (садо-мазо), а трансцендентальная жестокость "растопления" трансцендентального "холода", "наполнения ненаполняемого", ибо в бездну женского все равно все проваливается, как в дыру. Это тщетное стремление "убить" "оккультную женщину", "абсолютную женщину" в тщете овладения все равно всегда мнимого[586]. Ничто так не привлекает мужчину в половом акте, как само по себе обладание — на грани жизни и смерти — в пьяной горячке взаимной ненависти.