Метафизика взгляда. Этюды о скользящем и проникающем

Итак, куда бы мы ни двигались и в какую бы сторону ни развивались, мы точно идем по узкой анфиладе с затемненными окнами, а перед нами открываются одна за другой двери, ведущие в комнаты, где нас ждут поочередно ответы на какие-то очень важные вопросы, и следующее пространство обычно загадочней предыдущего, и в каждой новой комнате как будто скрыта более глубокая тайна, но в конце концов любое пространство, которое мы успели посетить, запоминается нам только так и постольку, как и поскольку в нем отсутствовало то, что мы в нем искали увидеть.

Так что когда мы, подобно принцу Просперо из «Маски Красной Смерти» Э. По, пройдя «через голубую комнаты в пурпурную, через пурпурную в зеленую, через зеленую в оранжевую, оттуда в белую, а из белой в фиолетовую» – последнюю и заключительную, символизирующую наше предсмертное пространство, подводим итоги прожитой жизни, то все, к чему мы пришли, становится аналогом все того же шахматного короля: в каком-то смысле вся жизнь наша пожертвована ради него, но есть ли он на самом деле, этот наш шахматный король? и все тот же знакомый «привратник с длинной жидкой черной монгольской бородой», видя, что мы уже отходим, кричит изо всех сил, чтобы мы еще успели услыхать ответ: «Никому сюда входа нет, эти врата были предназначены для вас одних. Теперь пойду и запру их».

И это уже не кафковская Притча о Законе, а реальное положение вещей, просто то ли дело в оригинальном гении Ф. Кафки, а то ли в самом жанре искусства, но только основной парадокс жизни и смерти здесь угадан и подмечен тоньше и пластичней, чем в любой философии, включая шопенгауэровскую, и как в Средневековье города и ремесла имели своих покровителей среди святых, так духовным покровителем философии отсутствия самых высших и последних ценностей бытия, если хотите, является безусловно Ф. Кафка, читайте его «Процесс» и его «Замок»: чтобы самое главное в них так вот дерзко, начисто и необратимо отсутствовало, – такое вы не встретите ни у какого другого писателя, не говоря уже о философах, основателях религий и прочих духовных деятелях.

И вот в полном согласии с духом и буквой Кафки мы, хотим того или не хотим, продолжаем лелеять в душе нашего шахматного короля, – под какими только масками он нам не является! чаще всего, однако, мы понимаем под ним так называемый потаенный «нерв жизни», до которого нам почему-то обязательно нужно коснуться, а без этого жизнь – не жизнь и как будто напрасно прожита, и сопровождает нас от рождения до могилы это странное, необъяснимое, неустранимое и по большому счету парадоксальное чувство: будто вот-вот коснемся мы, наконец, заветного нерва жизни, в чем бы последний ни состоял.

Сначала нам казалось, что это были первые неизгладимые впечатления детства, потом юношеские приключения, затем встреча с женщиной, и следом семья, работа, общение с людьми, узнавание жизни и прочая повседневная метафизика, а параллельно книги, природа, домашние животные, ну, а под занавес, как и надлежит финалу, мы встречаемся со смертью, – вот она-то уж наверняка раскроет перед нами все тайны, которые скрывала от нас жизнь, но какую бы сторону жизни и смерти мы ни зацепили, всегда, везде и при любых обстоятельствах обнаружим мы в себе и вокруг себя одно основное умонастроение, или, как говорят музыканты, «главную тональность», а именно: точно мы тихо плывем над бездной, а самой бездны нет.

Вот уже и сделаны вроде бы решающие опыты жизни, и ни в одном из них не обнаружилась бездна, и нигде не произошло прямого соприкосновения с сокровенным нервом жизни, а ощущение того и другого осталось, – и сопровождает оно нас поистине от колыбели до могилы; как тут не процитировать великого и проницательного Эдгара Аллана? – «Среди многих непонятных аномалий науки о человеческом разуме нет другой столь жгуче волнующей, чем факт, насколько мне известно, не привлекший внимания ни одной школы и заключающийся в том, что, пытаясь воскресить в памяти нечто давно забытое, мы часто словно бы уже готовы вот-вот вспомнить, но в конце концов так ничего и не вспоминаем», и следом, на примере Лигейи, alter ego автора поясняет свою мысль таким образом. – «И точно так же, вглядываясь в глаза Лигейи, я постоянно чувствовал, что сейчас постигну смысл их выражения, что уже постигаю его, – и не мог постигнуть, и он вновь ускользал от меня».

Вот и особенность взгляда шахматного короля состоит в том, что он как бы постоянно отводит от вас глаза, и чем настойчивей вы пытаетесь заглянуть в них, тем искусней он отворачивается от вас, а точнее, непрестанно поворачивается к вам в профиль, так что вы оба взаимно кружите друг вокруг друга, причем в центре, как и подобает, движется вокруг своей оси шахматный король, ну а вы уже, как и принято у подчиненных, вращаетесь и вокруг его оси, и вокруг своей собственной.