Метафизика взгляда. Этюды о скользящем и проникающем

Когда мы не можем отвести восхищенных глаз от той или иной картины в музее и тут же наблюдаем полное равнодушие к той же картине других посетителей, или наоборот, когда мы слушаем музыку, вызывающую у нас позыв к зевку и тут же, рядом, наблюдаем людей, у которых та же самая музыка едва не вызывает слез восхищения на глазах, мы испытываем инстинктивное раздражение и ощущение внутреннего превосходства, – да, вот это самое нутряное раздражение на восхищение посторонних людей от искусства, которое мы не признаем, и одновременно демонстративное выражение восхищения искусством, которое мы признаем и любим, – эта двойственность говорит о многом.

Прежде всего она говорит о том, что искусство есть религия аристократов духа: самая утонченная из всех религий, но все-таки религия, а значит и стоит она прежде всего на вере.

Внятный шепот в ночи. – Вживаясь в художественный мир полюбившегося романа, мы на время забываем – причем неизбежно забываем – что у него есть автор и что каждая деталь этой кажущейся нам абсолютно самостоятельной романической действительности на самом деле выдумана и тщательно обработана, – так воспринимаем мы литературу в детстве и в юности: автор нас как-то особенно не интересует, мы можем вполне обойтись без него, что он за человек, какие у него привычки, когда жил и какой он национальности – нам почти неважно, главное – его вещь так написана, что мы от нее не можем оторваться, – и вот параллельно мы точно так же опьянены миром, не можем от него оторваться и нам по существу безразлично, есть у него автор – творец – или нет.

Но проходят годы, мы взрослеем, литература и мир по-прежнему нас магически притягивают – может ли быть иначе? – однако, наряду с прежней очарованностью ими, у нас появляется уже и более-менее серьезный интерес к их авторам, мы с удовольствием читаем биографии наших любимых писателей, смакуем иные психологические детали, узнаем, как были написаны излюбленные наши романы, мы обнаруживаем – хотя об этом и вначале уже догадывались – что художественные миры, по которым мы бродили, как по экзотическим джунглям, кем-то сотворены, но сотворены так мастерски, что у читателя остается непосредственное чувство, будто они существуют сами по себе и независимо от автора, – вот эта самая психологическая антиномия лежит в основе онтологической природы искусства, и весь вопрос только в том, имеем ли мы право перенести ее на окружающую нас действительность.

Ведь если мы, с одной стороны, всего лишь действующие лица в космической драме бытия, а с другой стороны, та же Анна Каренина, как мы хорошо знаем, не могла ничего знать о своем творце Льве Толстом, то из этого с абсолютной логической необходимостью вытекает, что и мы как персонажи мирового спектакля не можем войти ни в какое реальное соприкосновение с нашим создателем, – и потому, подчиняясь лучшим и благороднейшим наитиям сердца, мы просто говорим: «Кто-то нас там ждет и все».

В сущности, того же мнения были Исаак Ньютон, провозгласивший, что орбитальная гармония Солнца, планет и комет не могла возникнуть сама по себе, далее, философ и естествоиспытатель Лейбниц, прямо заявивший, что это Всевышний завел «часы мира», и наконец Эйнштейн, обогативший высказывание Ньютона очень тонким замечанием о том, что, проникнувшись мыслью о физико-математических закономерностях, буквально пронизывающих Вселенную, нельзя не прийти к допущению существования Творца, а это значит, что, исходя из естественнонаучного взгляда на мир и его генезис, очень даже естественно и даже закономерно предположить источник вселенской гармонии за пределами самой Вселенной.

Разумеется, гипотетический Творец Ньютона, Лейбница и Эйнштейна глубоко избранен по своей природе, то есть, отвечая духовным запросам человеческой элиты, он никоим образом не удовлетворяет душевные потребности так называемых «простых людей», – этим, как известно, занялась мировая церковь, она создала для широчайших слоев населения такого Бога, которого можно себе по-человечески понять и даже зримо представить: такому Богу можно молиться и на такого Бога можно надеяться в последний час, а это главное.

Итак, некоторая принципиальная неопределенность насчет существования или несуществования нашего Создателя всегда и без исключения идет нам на пользу, тогда как полная уверенность в Его существовании или несуществовании всегда и без исключения идет нам во вред, – вот эта самая категоричность в ту или иную сторону, с тем или другим знаком, как ни странно, вместо того чтобы привносить в мир тонкую и высшую жизнь, на самом деле притормаживает или даже убивает ее.