Метафизика взгляда. Этюды о скользящем и проникающем

Но можно и ничего не говорить, потому что, если бы этим людям каким-нибудь чудесным образом дано было вернуться в прошлое и повторить жизнь с той самой первой заветной встречи, они бы, поверьте мне, сделали все от них зависящее, чтобы все произошло точно так же, как в первый раз, вплоть до мельчайшей детали, – и только некоторое смущение в упрямо-отвлеченном взгляде, некоторое подрагивание губ и некоторое отведение глаз в сторону засвидетельствовали бы, что они оказались в том самом абсолютном жизненном тупике, который мы зовем обыкновенной повседневностью.

А стало быть и поиск выхода из него попросту неуместен.

VIII. (Эта страшная непогрешимость классики). – Если после долгих и настойчивых усилий вам удалось, наконец, приблизить к себе любимую женщину и вы уже строите совместные планы на будущую жизнь, если после кропотливой и многотрудной внутренней работы вы стоите перед решающим броском из мирской жизни в духовную, безразлично, в каком из ее вариантов, если после многолетней и чрезвычайно болезненной конфронтации с тем или иным человеком вы готовы не только примириться с ним, но и пойти гораздо дальше, то есть полюбить его и сделать все возможное, чтобы и он полюбил вас, если после долгих и мучительных сомнений вы вдруг твердо поверили в то, что смерть не в состоянии причинить вам никакого вреда, поскольку лучшее в вас не подчинено законам времени и пространства, а стало быть неподвластно и смерти, и если вообще в вас в той или иной области намечается какой-либо серьезный и радикальный переворот от Низшего к Высшему, – помните: конечно, такой переворот возможен и в него обязательно нужно верить и не покладая сил душевных над ним работать, – но все-таки наиболее вероятно, что с вами произойдет то же самое, что произошло с Анной Карениной во время родов, когда она, сначала поддавшись высокому внушению, решила остаться с мужем, но потом, откатившись к своему характеру, который, согласно Шопенгауэру, неизменяем, вернулась все-таки к любовнику.

И это в общем-то не так уж и плохо: ведь вы тем самым на собственном примере продемонстрировали шокирующую непогрешимость великого классического искусства, а вот поднялись ли бы вы над собой, если бы ваши намерения увенчались успехом, это еще, как говорится, «бабушка надвое сказала», – зато глубочайшее бытийственное – которое выше кровного – родство с самым выдающимся женским образом в мировой литературе, оно, поверьте, кое-чего да стоит.

IX. (Скрытый поединок). – Пушкин, если бы он вздумал писать «Анну Каренину» – почему нет? собирался же он приняться за сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ» – окутал бы вину Анны мягко-влюбчивой иронией, ввел бы массу фабульных элементов, оправдывающих ее измену мужу, дал бы в конечном счете понять, что и вины-то никакой не было: в самом деле, как можно ставить в вину женщине того времени замужество не по любви, а также прямо вытекающую из него запоздалую, единственную и вполне искреннюю любовь к мужчине, который не является ее мужем?

Однако Лев Толстой именно осуждает свою Анну, но за что? ведь она – прекрасная, любящая мать с умом, сердцем и тактом, она, далее, чуткая, внимательная и доброжелательная сестра, она плюс к тому изящная обаятельная светская женщина, блистающая даже в высшем обществе за счет искренности и прирожденной естественности, и она как бы между прочим еще и образцовая жена: жена, которая, будучи выдана за пожилого и холодного мужчину и не любя его – можно ли по-женски любить Алексея Александровича Каренина? – но жертвуя ему своей супружеской приязнью и материнством, сохранила бы мужу, судя по всему, пожизненную верность, если бы… ну да, если бы не та судьбоносная встреча с Вронским.

И хотя Анна Каренина втройне правдива – как человек, как женщина и как светская женщина – преизбыток жизненных сил, грации, очарования и не в последнюю очередь эротической энергии – да, нужно назвать вещи своими именами – итак, все эти пушкинские добродетели par excellence поистине «каиновой печатью» ложатся на Анну.

И произносится над нею страшный толстовский суд: «Мне отмщение и аз воздам» – а за что? да только за то, что выше обозначенный счастливый преизбыток, допуская душевную правдивость, все-таки по самой своей внутренней психологической природе не позволяет ей (Анне) оставаться до конца правдивой: неоднократно Толстой подчеркивает, что Анна все же не до такой степени правдива, как, скажем, Кити Щербацкая, тогда как оставаться до конца правдивым есть самая главная по автору человеческая добродетель.