Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе

Показать на речь, содержащую какой-либо социальный или иной проект, как на плод желания – не означает поставить под сомнение его осуществимость или рациональные основания. Не означает это и социально-философской критики этих проектов в форме более поздней антифашистской конспирологии, вскрывающей бесчеловечный потенциал заключенного в них наивного Просвещения. В процедуре фрейдовского толкования запросить о желании в речи – означает зарегистрировать вненаходимость истины этой речи желанию того, кто на ней настаивает. Истеричка и ее несущественное с общей точки зрения, но при этом неумолчное и упорное желание, связанное не со «всеобщим благом», а с наслаждением возможностью «обращения», переворота мужского желания, в этом плане оказалось для фрейдовской постановки вопроса идеальной точкой опоры.

О чем умалчивает история психоанализа, так это о том, что обнаружить существование желания – истерического или какого-либо еще – аналитик мог только на территории желания собственного. Уже поэтому не стоит обманываться насчет первичности теоретического изобретения бессознательного, из которого якобы вытекала соответствующая независимая аналитическая практика. Истоки фрейдовской критичности не столь профессионально безупречны, как предпочитают думать психоаналитики, умалчивающие о той пошлине, которую Фрейду пришлось уплатить за произведенное им знание. Напротив, весь предпринятый Фрейдом упорный и демонстративный «самоанализ», на роли которого он так по-картезиански трогательно настаивал, был плодом не самонадеянности, а сигналом о том, что сам Фрейд на каком-то уровне отдавал себе отчет в наличии желания, чья предвзятость противоречила неподкупной строгости и нейтралитету, которых он от своих последователей ожидал и требовал в дальнейшем.

Таким образом, служившее топливом всем исследовательским планам и их клиническому воплощению, это желание не было допущено в представления Фрейда о своем детище. Тем самым все размышления, приведшие Фрейда к главному озарению всей его жизни – к догадке о несовпадении «собственного я» и бытия, отмеченного желанием, – оказались истинными в первую очередь в его собственном случае. Этим объясняется повсеместно ощущаемая, но до сих пор не нашедшая адекватного толкования непроницаемость фрейдовского бессознательного для анализа: своим возникновением аналитический метод обязан преграде в желании своего создателя, которое для порожденного им продукта всегда остается чем-то чуждым.

В любом случае, именно эта однажды упомянутая Лаканом «нечистота помыслов», сделка Фрейда со своим желанием, стала мощным импульсом, позволившим фрейдовской мысли так быстро шагнуть к формированию учения о существовании желания и его функционирования посредством речи.

Произошло это не в результате независимого решения определенных клинических и теоретических задач, на чем косвенно настаивают биографы отчасти из почтения к фигуре Фрейда, отчасти из неспособности понять, как сочетается его настояние на доказуемой реальности открытого им предмета с размахом амбиций, который явно свидетельствует о присутствии желания, выходившего за пределы кропотливого научного поиска. Напротив, в сугубо аналитическом ракурсе Фрейд обязан своим успехом исключительно желанию, состоявшему в преследовании того, что он опознал как частичный объект, которым выступает речь истерического субъекта. Поскольку субъект этот выходит на авансцену в виде жертвы притеснения со стороны носителя генитальной позиции, его речь, как и подобает частичному объекту, оказывается расположена на границе этой позиции, на ее периферии. Состояние истерички, охваченной желанием взять слово, чтобы, перебив генитального мужа, произнести страстную и искреннюю глупость, представало для Фрейда объектом а.

Тем самым то, что Фрейд считал успешно произведенной сублимацией, в ходе которой ему удалось облагородить естественное мужское влечение к истеричке и разрешить его в ходе теоретизации ее симптома, на деле было влечением к этому симптому. Его частичное заблуждение состояло лишь в том, что объект своего влечения он принял за цель – ошибка, впоследствии проработанная и исправленная им путем введения различных составляющих влечения, объект и цель которого оказались в итоге различены[14].

На проработке этого влечения и основывается переход желания Фрейда в то, что впоследствии обрело форму и наименование «желания аналитика». Желание это ни на одном из этапов своего становления, даже в зрелой форме, не было чистым «желанием анализировать». Любая попытка их отождествить оборачивается ретроспективным вытеснением желания, послужившего почвой возникновению анализа и сохраняющего свою действенность в новообразовавшемся профессиональном желании.