Metallica. Экстремальная биография группы

Кирк вспоминал, как, в конце концов, Джеймс отправил им сообщение, через четыре месяца после того, как уехал на реабилитацию, «сказав, что ему нужно немного больше времени, чтобы решить свои проблемы, и он не знает, сколько еще это будет продолжаться», и тогда группа подумала, что это конец: «Это было очень долго. Мы не слышали о нем около шести недель или около того, и доводили с Ларсом друг друга до безумия, спекулируя на тему того, чем он занимался и почему мы от него не получали сообщений, и что происходило в его голове. В то же время к нам подходили друзья и говорили: «Я натолкнулся на Джеймса в торговом центре. Черт возьми, он хорошо выглядит». А мы такие: «Что это такое? Друзья группы видят Джеймса, а нас он держит в неведении». Это продолжилось весь сентябрь и октябрь, вплоть до третьей недели ноября. Жена приготовила мне вечеринку-сюрприз на день рождения, и я увидел этого парня, стоящего в углу, отбрасывающего знакомую тень, и это был Джеймс. Я был чертовски рад его видеть, и в его глазах я сразу увидел новую ясность; новое понимание и новую деликатность, которую я не замечал раньше. Это было удивительно, мы обменялись парой слов, и я смог убедиться, что с ним все в порядке и он находится в добром здравии. Но он сказал мне: «Ты знаешь, мне еще потребуется какое-то время». Таким образом, мы фактически не виделись до марта [2002 года], и только тогда мы начали воссоединение друг с другом. Это был период перестройки, через который нам пришлось пройти, чтобы приспособиться к новому Джеймсу Хэтфилду, и ему также пришлось перестроиться ради нас».

Для Джеймса его первое возвращение в группу «было очень страшным. В трезвом состоянии все страшно делать в первый раз, даже уйти с реабилитации было страшно. Пройти через очищающие переживания [и] затем выйти обратно в мир было страшно. Ты находился в милом маленьком коконе безопасности там, так что можно было разрушить и воссоздать себя снова. Но, боже, выйти оттуда было жутко. «Что мне следует делать? Чего не следует? Куда мне пойти? Уф, я не хочу уходить, потому что что-то может спровоцировать меня на то или иное действие». Понимаешь, какое-то время мне вообще было страшно жить. Поэтому я не мог просто вернуться в группу, это так не работало. И мне было сложно объяснить им, что еще не время. Мне оно требовалось, чтобы подстроиться под этот мир, я не мог просто прийти и подключиться, потому что каждый раз, как мы включались и начинали играть вместе, это было как одеяло безопасности: мир оставался позади, и все снова было отлично. Это была зона безопасности, а я не хотел забывать обо всем остальном, что хотел реализовать: например, объяснить им, что я хочу, что теперь для меня все по-другому, что динамика изменилась, что мы больше не будем уезжать в тур на два года. Что моя семья важна для меня и я не могу позволить, чтобы мои дети росли без меня, и еще были другие приоритеты, и как эти другие приоритеты выстраивались в моей жизни. И ты знаешь, это было заразительно, эти мысли распространились в группе, и мы все начали изучать себя и стали уважительнее относиться друг к другу и к нашим нуждам». Внезапно он почувствовал себя чужаком, сказал он: «Я должен был заново представить себя этим парням, а они не знали, что и думать… Им, моей жене, всем». Он говорит, что «даже себе самому: «Это я говорю? Парень, я даже не думаю о том, что я говорю, и обо всем этом дерьме, которое вылетает из моего рта, понимаешь, и чувствую, что это правильно и мне хорошо». И да, особенно моей жене, понимаешь: «Я знаю тебя, ты любишь манипулировать», – наркоманы очень хорошо это умеют и, «Ах, это просто поступок», и через два года это стало стилем жизни. Но да, в группе назрели серьезные динамические изменения. И некоторые вещи должны были измениться… Один человек меняется, и все, кто вокруг него, его отношения, друзья, все меняется».

Одно из новых условий, поставленных Джеймсом, заключалось в том, чтобы они работали над альбомом в студии строго между полуднем и 4 часами вечера. Это они приняли, выйдя из себя, только когда он настоял, чтобы никто не работал над альбомом в его отсутствие. В фильме запечатлена сцена, когда Ларс, возмущенный предложением Джеймса, чтобы никто даже не обсуждал музыку, когда его нет, говорит ему, расхаживая по комнате: «Я теперь понимаю, что едва ли знал тебя раньше», – за которой следовал кадр, на котором Джеймс уезжает на своем мотоцикле на урок балета своей маленькой дочери Марселлы.