Метаморфозы

220 Так дожди — говорят — под холодным сгущаются ветром,

        И образуется снег, сжимается он от вращенья

        Плавного, и, округлясь, превращаются в градины хлопья.

        Так вот и он: в пустоту исполинскими брошен руками,

        Белым от ужаса стал, вся влажность из тела исчезла,

225 И — по преданью веков — превратился в утес он бездушный.

        Ныне еще из Эвбейских пучин выступает высоко

        Стройной скалой и как будто хранит человеческий облик.

        Как за живого — задеть за него опасается кормщик, —

        Лихасом так и зовут. Ты же, сын Юпитера славный,

230 Древ наломав, что на Эте крутой взрасли, воздвигаешь

        Сам погребальный костер, а лук и в уемистом туле

        Стрелы, которым опять увидать Илион предстояло,

        Сыну Пеанта[396] даешь. Как только подбросил помощник

        Пищи огню и костер уже весь запылал, на вершину

235 Груды древесной ты сам немедля немейскую шкуру

        Стелешь; на палицу лег головой и на шкуре простерся.

        Был же ты ликом таков, как будто возлег и пируешь

        Между наполненных чаш, венками цветов разукрашен!

        Стало сильней между тем и по всем сторонам зашумело

240 Пламя, уже подошло к его телу спокойному, он же

        Силу огня презирал. Устрашились тут боги, что гибнет

        Освободитель земли; и Юпитер с сияющим ликом

        Так обратился к богам: «Ваш страх — для меня утешенье,

        О небожители! Днесь восхвалять себя не устану,

245 Что благородного я и отец и правитель народа,

        Что обеспечен мой сын благосклонностью также и вашей.

        Хоть воздаете ему по его непомерным деяньям,

        Сам я, однако, в долгу. Но пусть перестанут бояться

        Верные ваши сердца: презрите этейское пламя!

250 Все победив, победит он огонь, созерцаемый вами.

        Частью одной, что от матери в нем, он почувствует силу

        Пламени. Что ж от меня — вековечно, то власти не знает

        Смерти, и ей непричастно, огнем никаким не смиримо.

        Ныне его, лишь умрет, восприму я в пределах небесных

255 И уповаю: богам всем будет подобный поступок

        По сердцу. Если же кто огорчится, пожалуй, что богом

        Станет Геракл, то и те, хоть его награждать не желали б,

        Зная заслуги его, поневоле со мной согласятся».

        Боги одобрили речь, и супруга державная даже

260 Не омрачилась лицом, — омрачилась она, лишь услышав

        Самый конец его слов, и на мужнин намек осердилась.

        А между тем что могло обратиться под пламенем в пепел,

        Мулькибер все отрешил, и обличье Гераклово стало

        Неузнаваемо. В нем ничего материнского боле

265 Не оставалось. Черты Юпитера в нем сохранились.

        Так змея, обновясь, вместе с кожей сбросив и старость,

        В полной явясь красоте, чешуей молодою сверкает.

        Только тиринфский герой отрешился от смертного тела,

        Лучшею частью своей расцвел, стал ростом казаться

270 Выше и страх возбуждать величьем и важностью новой.

        И всемогущий отец в колеснице четверкой восхитил

        Сына среди облаков и вместил меж лучистых созвездий.

        Тяжесть почуял Атлант. И тогда Эврисфея, однако,

        Все еще гнев не утих. Он отца ненавидя, потомство,

275 Лютый, преследовать стал. С арголидской Алкменой, печальной

        Вечно, Иола была, и лишь ей поверяла старуха

        Жалобы или рассказ о всесветно известных деяньях

        Сына и беды свои. А с Иолой, веленьем Геракла,

        Юноша Гилл[397] разделял и любовное ложе и душу;

280 Ей благородным плодом он наполнил утробу. Алкмена

        Так обратилася к ней: «Да хранят тебя боги всечасно!

        Пусть они срок сократят неизбежный, когда ты, созревши,

        Будешь Илифию[398] звать, — попечение робких родильниц, —

        Что не хотела помочь мне по милости гневной Юноны.

285 День приближался, на свет нарождался Геракл, совершитель

        Подвигов, солнце меж тем до десятого знака достигло.

        Тяжесть чрево мое напрягла, и плод мой созревший

        Столь оказался велик, что в виновнике скрытого груза

        Всякий Юпитера мог угадать. Выносить свои муки

290 Долее я не могла. И ныне от ужаса тело

        Все холодеет, когда говорю; лишь вспомню, — страдаю.

        Семь я терзалась ночей, дней столько же, и утомилась

        От нескончаемых мук, и к небу простерла я руки,

        С громким криком звала я Луцину и Никсов двойничных.[399]

295 И появилась она, но настроена гневом Юноны

        Злобной, готовая ей принести мою голову в жертву.

        Только лишь стоны мои услыхала, на жертвенник села

        Возле дверей и, колено одно положив на другое,

        Между собою персты сплетя наподобие гребня,

300 Мне не давала родить. Заклинания тихо шептала,

        Ими мешала она завершиться начавшимся родам.

        Силюсь, в безумье хулой Олимпийца напрасно порочу

        Неблагодарного. Смерть призываю. Могла бы и камни

        Жалобой сдвинуть! Со мной пребывают кадмейские жены,

305 К небу возносят мольбы, утешают болящую словом.

        Тут Галантида была, из простого народа, служанка,

        Златоволосая, все исполнять приказанья проворна,

        Первая в службе своей. Почудилось ей, что Юнона

        Гневная что-то творит. Выходя и входя постоянно

310 В двери, она и алтарь, и воссевшую видит богиню, —

        Как на коленях персты меж собою сплетенные держит.

        «Кто б ни была ты, поздравь госпожу! — говорит, — разрешилась

        И родила наконец, — совершилось желанье Алкмены».

        Та привскочила, и вдруг развела в изумленье руками

315 Родов богиня, — и я облегчилась, лишь узел расторгся.

        Тут, обманув божество, хохотать начала Галантида.

        Но хохотавшую вмиг схватила в гневе богиня