«Метаморфозы» и другие сочинения

1. Меж тем Психея, переходя с места на место, ища повсюду следов своего мужа, тем более охватывалась беспокойством душевным, чем страстнее готова была уже не ласками супруги смягчить его, а умолить рабскими мольбами. И вот, увидев какой-то храм на вершине крутой горы, подумала: — Почему знать, может быть, здесь местопребывание моего владыки! — И вот направляет она туда свой быстрый шаг, которому надежда и обет вернули утраченное в постоянной усталости проворство. Вот уже, решительно поднявшись по высокому склону, приблизилась она к святилищу. Видит перед собою вороха пшеничных колосьев, а другие в венки сплетены, и колосья ячменя. Были там и ковы, и всевозможные орудия жатвы, но все это лежало по разным местам в беспорядке и без призора, как случится, когда работники на время зноя все побросают. Психея все это по отдельности тщательно разобрала и, старательно разделив, разложила как полагается, полагая, что не следует ей пренебрегать ни храмом, ни обрядами никого из богов, но у всех их искать милосердного благоволения.

2. За этой внимательной и усердной работой застает ее кормительница Церера и издали еще восклицает: — Ах, достойная жалости Психея. Венера в тревожных поисках по всему свету, бешенствуя, твоих следов ищет, готовит тебе страшную кару, всех богов побуждает помочь ей в ее мести, — а ты занимаешься тут у меня уборкой и ничего больше для своего спасения не предпринимаешь?

Тут Психея бросилась к ее ногам, орошая их горючими слезами, волосами землю и богинины следы покрывает и всевозможными просьбами взывает к ее благосклонности:

— Заклинаю тебя твоей десницей плодоносной, радостными жатвы обрядами, молчаливыми тайнами корзин священных,[236] крылатой упряжью драконов, твоих прислужников, бороздою почвы сицилийской, колесницей хищной, цепкой землею, к бессолнечному браку Прозерпины схождением, солнечным обретенной дочери возвращением и прочим, что скрыто в святилище Элевсина аттического, окажи помощь несчастной Психее, под твою защиту прибегающей. Позволь мне схорониться хоть на несколько деньков в этой груде колосьев, покуда страшный гнев столь великой богини от промежутка времени не смягчится или, по крайней мере, покуда мои силы, ослабленные долгими муками, от спокойной передышки не восстановятся.

3. Церера отвечает: — Слезными мольбами твоими я тронута и хочу помочь тебе, но совсем не намерена ссориться с моею родственницею,[237] с которой я связана узами старинной дружбы, к тому же доброй женщиной. Так что уходи сейчас же из этого помещения и будь довольна, что я не задержала тебя и не взяла под стражу.

Психея, получив, вопреки своим ожиданиям, отказ и еще больше, чем прежде, удрученная скорбью, снова пускается в путь и видит среди густой рощи в глубокой долине храм, построенный с замечательным искусством; не желая пропускать ни единого, хотя бы и неверного, способа улучшить свою судьбу, наоборот, готовая обратиться к какому угодно божеству, ища милости, приближается она к святым вратам. Видит и драгоценные приношения, и полотнища с золотыми надписями, развешанные по веткам деревьев и прибитые к дверным косякам, в которых вместе с изъявлением благодарности значилось и имя богини, которой дары посвящены. Тут, отерев прежде всего слезы, она склоняет колени и, охватив руками еще не остывший алтарь, возносит следующую молитву:

4. — Сестра и подруга Юпитера великого, находишься ли ты в древнем святилище Самоса, что славится как единственный свидетель твоего рождения, младенческого крика и детского питания, пребываешь ли ты в блаженном пристанище Карфагена высокого,[238] где чтут тебя, как деву, львом по небу влекомую, или вблизи берегов Инаха, который прославляет уже тебя как супругу Громовержца и царицу богинь, председательствуешь ли ты у славных стен аргивянских, ты, которую весь Восток чтит как Сигию и везде на Западе Луциной именуют,[239] — будь мне в моей крайней нужде Юноной-покровительницей и изнемогшую от обрушившихся на нее мучений, от страха грозящих опасностей освободи! Насколько знаю я, охотно приходишь ты на помощь непраздным женщинам, находящимся в опасности.

Когда она взывала таким образом, вдруг предстала ей Юнона во всем величии, приличном столь царственной богине, и сейчас же говорит: — Поверь мне, я охотно исполнила бы твои просьбы. Но противодействовать воле Венеры, моей невестки,[240] которую я всегда как дочь любила, мне совесть не позволяет. Да кроме того, и законы, запрещающие покровительствовать чужим беглым рабам без согласия их хозяев, от этого меня удерживают.