Метаморфозы музыкального инструментария:неофилософия народно-инструментального искусства XXI века

Однако статус ученого требует отречься от политических соображений и субъективных желаний и рассмотреть теорию В. Вольфовича с научных позиций. Прежде всего бросается в глаза противоречие данной концепции позиции Б. Асафьева, который абсолютно справедливо считал, что “нельзя рассматривать завоевание русскими людьми искусства, — а значит и музыкантами, — передового опыта и форм западноевропейской художественности как абсолютный отказ от своих эстетических весьма сильных и прочных заветов.... Русский народ принимал новые художественные веяния со свойственным ему разумным отбором и оценкой того, что хорошо и подходяще и что, наоборот, нам не нужно. Отобранное, в свою очередь, подвергалось мастерскому художественному осмыслению”.[92] Хотя Б. Асафьев говорил эти слова не конкретно о русском народном инструментарии, а в целом о процессах взаимоотношений национальных культур, думается, их можно напрямую отнести и к андреевским реформам, и к эволюции гармоники-баяна.

Влияние инонародной культуры на слуховые представления и образ музыкального мышления нации с течением времени приводит к восприятию ею отдельных интонаций, методов, форм и т. д. как своих собственных и утверждению их в этом качестве. Это есть результат межнациональных отношений и суть процесса так называемого взаимообогащения национальных культур. Однако в том и заключается особенность национального восприятия, что слух и разум народа принимают и оставляют за собой в преобразованном виде только то, что ему близко и по его ощущению социально ценно. Русский слух и разум фильтруют западноевропейские традиции так, как это может сделать только русский, перенимают только то, что близко русскому и именно потому, что он русский.[93]

Подчеркнем, что реформы В. Андреева, послужившие основой развития академического направления, не коснулись сущностных процессов функционирования жанра. На замечания критиков о том, что цивилизованные великорусские инструменты потеряли свое народное значение и являются подражанием мандолине и гитаре, В. Андреев отвечал на примере балалайки, усовершенствованной им “качественно, а не существенно, то есть в смысле материала, правильности форм, размеров частей, вообще внешности, благодаря чему тип ее и национальность остались неприкосновенными”.[94] Основу изменений составляли качественное обновление самого инструментария и внедрение письменной системы хранения и передачи музыкальной информации, то есть они затронули прежде всего вопросы методики создания нового художественного результата. Хотя, безусловно, и продукция академического художественного творчества на русских народных инструментах была приведена в соответствие с современными представлениями о культурных ценностях россиян. Иначе не нужны были бы и реформы.

Возвращаясь к теории В. Вольфовича, необходимо отметить, что в музыкознании разделение культуры на устную и письменную есть условное обозначение весьма размытой границы между традиционным для прошлых веков и современным методами музыкального мышления. Граница эта не представляет собой непреодолимого препятствия. Это широкий, но легко преодолимый в обоих направлениях “водораздел”. Внедрение нового, прогрессивного метода хранения, обработки и передачи информации значительно расширило и обогатило возможности музыкального исполнительства, но не изменило его сущности, ибо в основе обоих методов лежит искусство устного интонирования.

Сама природа инструментального исполнительства, независимо от того, фиксируется оно в записи или нет, принципиально немыслима без устного интонирования. Жизнь музыкального произведения в нотной или иной системе записи, равно как в памяти исполнителя, есть лишь потенциальная форма существования. Ее актуализация и, соответственно, реальная жизнь музыкального явления возможны только в виде звучащего процесса и создания чувственных ощущений и художественных образов, которые не поддаются никакой фиксации.

Музыка, согласно философской концепции А. Лосева, есть искусство времени, а время в своей последней основе есть становление, то есть “диалектическое слияние прерывности и непрерывности, сплошности и разрывности, или, вообще говоря, возникновения и уничтожения, наступления и ухода, происхождения и гибели”. “Музыка дает... не какой-нибудь устойчивый и неподвижный, хотя и самый прекрасный образ, но рисует... самое происхождение этого образа, его возникновение, хотя тут же и его исчезновение”.[95] Столь пространная цитата (изложенная нами конспективно) выдающегося русского философа, безусловно, демонстрирует понимание сущности музыки, которая не имеет ничего общего с потенциальной формой существования музыкальных явлений. Именно поэтому мы утверждаем об отсутствии принципиальной разницы между художественными результатами устной и письменной форм хранения и передачи музыкальной информации.