Метаморфозы. Путешествие хирурга по самым прекрасным и ужасным изменениям человеческого тела

Поддерживать нормальные циркадные ритмы во время шотландской зимы не проще, чем во время антарктической. Исследование, которое я провел в Антарктике, показало, что лампы синего света немного улучшают качество сна, но они так и не помогли нашей маленькой группе придерживаться 24-часового дня.

Лучшие способы борьбы с зимней тоской, поддержания циркадных ритмов и избавления от джетлага остаются одинаковыми, в каком бы уголке мира вы ни находились: придерживайтесь распорядка дня, ешьте здоровую пищу, ежедневно делайте зарядку и, что самое важное, старайтесь как можно больше находиться при естественном освещении в течение дня (естественный свет обычно значительно ярче искусственного). Находясь в Антарктике, где я день за днем катался на лыжах под небом таким же огромным и темным, как расширенный зрачок, я был благодарен метеорам и северному сиянию, фазам луны и бесконечным звездам.

Вправление костей: алгебра исцеления

Лечить переломы несложно, и этим занимается практически каждый врач.

Гиппократ. О переломах

Через год после возвращения из Антарктики я полетел в Западную Африку, чтобы больше узнать о работе моего друга Стивена, педиатра. Он проводил исследование на тему недоедания и заведовал сельской клиникой недалеко от границы Гамбии с Сенегалом. В клинике обслуживалось немногочисленное деревенское население и велась стандартная работа: лечение небольших травм и инфекций, ведение беременности, рекомендации по питанию. Там нельзя было сделать рентген, а запас лекарств был совсем маленьким. Каждое утро, завтракая, я наблюдал за очередью, которая начиналась у входной двери в клинику, растягивалась по тенистой тропинке и заканчивалась под окружавшими территорию деревьями. В то время мне было мало известно о сельской медицине в тропиках, но я надеялся многому научиться.

Стоял апрель, самый жаркий месяц года, и температура была выше 40°C. В наиболее жаркое время дня работать было невозможно: не шевелясь, я лежал в гамаке, натянутом между двумя деревьями. Обжигающий ветер с Сахары напоминал горячий воздух из духовки: он скорее нагревал кожу, чем охлаждал ее. Всего за год моя кожа прошла через смену температуры почти в 100 градусов: в Антарктике было минус пятьдесят, а в Африке – плюс сорок. Стервятники сидели в пыли, расправив крылья, чтобы охладиться; точно так же делали пингвины, когда температура в Антарктике приближалась к отметке, при которой лед начинает таять.

Солнце садилось так быстро, что вечер пролетал незаметно, но, когда работа клиники заканчивалась и температура становилась терпимой, я прогуливался по деревне. Хотя иногда она казалась изолированной – после пяти вечера сигнал сотовой связи пропадал, а подключиться к интернету было практически невозможно, – в ней были намеки на большой мир. В одной из земляных хижин располагалась пекарня: когда с побережья привозили муку, из трубы начинал идти дым, и я знал, что вот-вот начнут продаваться французские багеты. В деревне был небольшой магазин, принадлежавший мавританскому торговцу, там продавались фонарики и ведра из Китая. Эти товары привозили ливанские купцы, которые еще 100 лет назад обосновались на побережье Атлантического океана. Во время работы торговец слушал ВВС на арабском.

Если у меня было время, я направлялся к реке: шел мимо раскидистого мангового дерева, заходил на баобабовую аллею и продвигался через заросли желтого тростника с человеческий рост. За тростником были квадраты растрескавшейся сухой почвы (в сезон дождей там выращивали рис), чуть поодаль простирался берег, а вдалеке виднелась коричневая гладь реки. Я вырос по соседству с надежными реками Северной Европы, а эта река была абсолютно другой: соленой и непредсказуемой, полной жирной грязи и подпитываемой непостоянными дождями, приходившими с Сахары. Двоякодышащие рыбы прятались в ямки при моем приближении и тяжело дышали. Казалось, это была земля неожиданности и непредсказуемости.