Метель

– Бездельник бесстыжий, что ты тут делаешь? Спишь и в ус не дуешь? – гневно вопрошал голос Глеба. – А что это за выстрелы гремели за окном? Минут так пятнадцать-двадцать назад? Выяснил?

– Не могу знать, ваша милость, – смущённо мямлил в ответ голос мажордома Жано. – Задремал чуток, только самую малость, виноват-с…

– Как это – не могу знать, морда? Как это – чуток задремал? А если, это наглые браконьеры шастают по моему княжескому парку и самым бессовестным образом отстреливают мою княжескую дичь? Благородных оленей, косуль, кабанчиков? А если, это безобразят те самые ночные тати, которые намедни безжалостно замучили-убили подполковника Бурмина? Тогда – что? Запорю, сукина сына! Разбаловались, сукины дети! Обленились, зажирели…

– Смилуйтесь, барин! Отслужу!

– В солдаты отдам, мерзавца! За рекрутов сейчас царская казна платит щедро. Морда сытая и наглая, так тебя растак…

Давыдов, понимающе подмигнув Петьке, браво махнул чарку зубровки, густо крякнул, поднялся с табурета и громко прокричал:

– Глеб Сергеевич! Ты не сердись понапрасну на мажордома. Это я, не подумав, стрелял. Опробовал, понимаешь, новые, недавно купленные пистолеты. Извини, уж, коли разбудил ненароком…

– Денис Васильевич? – входя на кухню, удивлённо уточнил Нефёдов, остановился – как вкопанный – и тут же радостно заорал во всю глотку: – Пьер, зараза! Живой! Ура! Матрёна, Жано, быстро сообщите княгине! Быстро, без промедлений! Запорю!

Последовали долгие дружеские объятия, сопровождаемые громкими восклицаниями и звонкими междометиями. Через несколько минут прибежала, отчаянно визжа, Ольга, одетая в какой-то немыслимо-шикарный и умопомрачительный пеньюар, тёплыми губами обмусолила Петру всю физиономию и – насквозь логично – потребовала шампанского…

Когда шампанское (за чудесное и неожиданное воскрешение!) было успешно выпито до последней капли, а всеобщий радостный гвалт постепенно стих, Глеб задал вполне даже прогнозируемые вопросы:

– Каким образом ты выжил, старина? Как тебе удалось сбежать от подлых разбойников? Кого же тогда они так жестоко пытали, а затем и утопили в речной проруби?

Петька, сразу же перестав улыбаться, поставил на стол пустой бокал и предложил:

– Давайте, дорогие князь и княгиня, пройдём в отдельное помещение. Нам с вами надо очень серьёзно поговорить. Причём, срочно.

– Идите, господа и дамы, общайтесь! – беззаботно улыбнулся Давыдов. – А я тут посижу. Как говорится, выпью и закушу в одиночестве. Пообщаюсь с Матрёной и Емельяном, полюбопытствую местными деревенскими новостями и сплетнями…

Денису, конечно же, было очень обидно, что его не зовут с собой, но, очевидно, в девятнадцатом веке было принято – относиться к чужим тайнам с уважением и пиететом.

Секретное совещание состоялось на третьем этаже княжеского дома, в просторном помещении библиотеки. Пётр очень подробно, во всех деталях, рассказал чете Нефёдовых обо всех произошедших событиях, так или иначе связанных с его похищением. Глеб никаких внешних признаков волнения и удивления не выказал. Зато Ольга, как и ожидалось, отреагировала очень бурно и эмоционально, запустив в потолок длинную и заковыристую матерную тираду.

Впрочем, по окончанию тирады она досадливо прикрыла рот ладошкой, после чего – стеснительной скороговоркой – извинилась:

– Была неправа. Не сдержалась. Покорно прошу прощения. Буду бороться. Больше не повторится. Молчу и жду ваших комментариев, уважаемые мужчины, обладающие стальными нервами. Вот.

Нефёдов неторопливо поднялся из удобного кресла, приоткрыл дверь, позвонил в серебряный колокольчик, предварительно достав его из кармана халата (княжеского домашнего халата, ясен пень!), и громко прокричал в сторону лестницы:

– Жано, бездельник ленивый! Срочно принеси мне набитую курительную трубку! Ну, и всё остальное, что полагается к ней! – пояснил Петру. – Ничего не поделаешь, пришлось вспомнить – местами – легкомысленную и бурную молодость. Некурящий русский князь? Особенно, князь, проживший несколько лет за границей? Это, мало того, что откровенный моветон – совместно с нонсенсом – так и, просто напросто, очень подозрительно. Приходится – ради пущей достоверности – жертвовать здоровым образом жизни и чистотой своих лёгких…. Зато русским княгиням, как, впрочем, и польским графиням, – показал Ольге розовый язык, – курить не полагается. Моветон, одно слово…

Вскоре в библиотеке появился мажордом Жано, аккуратно положил на круглый столик, стоящий рядом с креслом Глеба, маленькие стальные щипчики, фарфоровую, очень красивую и солидную курительную трубку, рядом с ней поставил крохотную серебряную чашечку, наполненную малиновыми углями, коротко поклонился и вышел, тщательно прикрыв за собой дверь.

Нефёдов, обхватив фарфоровый чубук тонкими породистыми губами, щипчиками ловко подцепил из чашечки яркий уголёк, положил его сверху на табак и за двадцать-тридцать секунд успешно раскурил трубку. Сделав несколько умелых затяжек, он – с бесконечно важным и довольным видом – сообщил: