Метель

Когда папа попросил меня отправиться на поиски брата, я подумал, что это ужасно несправедливо. Я никогда не покидал Аляску и знать ничего не хотел об остальном мире. Я довольствовался тем, что имел, и не понимал, почему Томасу этого мало. Став подростком, он внезапно изменился. Наше прежнее единство распалось. Он не мог усидеть на месте, но наотрез отказывался от походов на охоту или на рыбалку, когда мы шли туда с папой и Коулом. Четырнадцатилетний парень целыми днями сидел уткнувшись носом в книжку, он их заказывал через магазин Роя, потому что в конце концов прочел и перечел все книги, которые остались у мамы от ее прежней учительской жизни. Он возмущался, что мы так малообразованны. Маме было стыдно, и она все время извинялась — отца это раздражало. Я не понимал: что он так носится с этим ученьем. Столько всего можно узнать и без книг! Томас еще вдруг перестал есть животных. Он сказал, что для сохранения своей жизни нет нужды кого-то убивать, можно есть растения, злаки — как будто климат Аляски подходит для огородничества! Мама из кожи вон лезла, пытаясь его накормить, а я при нем, наоборот, злорадно чавкал жареным мясом, капая на тарелку жирным соком. Сначала ему еще хотелось мяса, но он выдержал и не сдался, и в глубине души я восхищался его волей. Он был моим старшим и единственным братом, и, будь по-моему, я бы так и шел по его стопам до конца наших дней. Он не походил на остальных членов семьи, а я внешне был вылитый отец, как говорится, яблоко от яблони. При этом я замечал, что папа смотрит на него не так, как на меня, относится иначе. Томас уже был сложившейся личностью, сложной и цельной натурой, а я при разнице всего в три года оставался нескладным подростком. Что нас постепенно отдалило друг от друга? Как ни странно, то, что людей в округе было маловато. Может, и не стоит удивляться тому, что он все-таки ушел от нас. Наверно, ему было на роду написано уйти, а мне — остаться. Только вот своим отъездом он и меня заставил сняться с места. Мне пришлось отправиться туда, куда я не хотел идти, в самую гущу цивилизации. Одно могу сказать с уверенностью: он чувствовал себя там не лучше моего. По совету папы, но без особой веры в удачу я задействовал то, что папа называл Большой Майеровой родней. Мы все произошли от одной ветви, это был рой первого поселившегося здесь Майера, а потом его дети и за ними внуки расплодились по всей Америке. Похоже, они решили колонизировать всю территорию, только двигаясь в обратном направлении. Мало-помалу, за год, вопреки моим опасениям, мне удалось проследить путь странствий брата. Сначала я спустился по карте вниз в Калифорнию, проехал Нью-Мексико, Техас, Арканзас, зигзагом из Иллинойса в Огайо, из Северной Каролины в Вирджинию и наконец оказался за четыре тысячи пятьсот миль от дома, в Нью-Йорке. Он стал для меня самой дальней точкой, но именно туда привела меня невероятная сеть родственных контактов, опираясь на вести и слухи, на неофициальные выписки из реестров авиакомпаний, на расследования, оплаченные дальними родственниками, о которых я слыхом не слыхивал, следуя то по ложному следу, то по верным указаниям. Весь род вышел на поиски и мобилизовался ради одного из своих, ради сына Магнуса Майера, внука Августа Майера, правнука Антуана Майера, прибывшего прямо из Франции на каком-то суденышке, которое, как утверждал отец, затонуло сразу после прибытия в порт, словно в знак того, что назад пути не будет. Встали все как один, словно пропажа одного грозила погибелью всем. Живя в наших краях, отдельно от всех, я и не подозревал, как много значит семья. Мы составляли как бы плотно сбитую мозаику, где каждый был необходимым элементом, и никто не видел общей картины. Одного кусочка при осмотре не оказалось, и я нашел недостающий элемент, хотя и не совсем тот, что искал.

Фриман