Метели ложатся у ног

— С добрым утром, каюр! А я вот совсем хозяйкой чума стала.

— Утро-то доброе, — говорю я. — Спасибо. Я малость проспал… А чай-то у тебя готов, хозяйка?

— Всё готово, и даже обед. А скоро мы олешка будем резать! Вот. Это, Иван сказал, в честь моего приезда.

Лида встала, гордо шагнула раз, другой и упорхнула в глубину чума.

А после завтрака, уже на улице, она остановила меня.

— Мы уйдем в сторонку, когда начнут резать?!

А молодой олешек метался на конце тынзея из стороны в сторону, пытаясь всеми силами вырваться на свободу. Вокруг него безумолчно тявкали собаки. Они не скрывали своей радости, зная, что положенная доля от олененка скоро достанется и им.

Вели олешка к чуму Иван, Авдотья и молодой пастух Егор Явтысый. Я смотрел через плечо Лиды на бедного олешка и говорил:

— Какие картины идут в Ленинграде?

— Много хороших… Перед отъездом я «Ричарда Третьего» смотрела. По Шекспиру. В двух сериях.

— Да?.. В двух сериях?

— Да. А что?

— Тру-удно…

— Да ты что?

— Да так.

— Странный ты какой-то, Вася…

Я видел, как разделывали оленя, как в чашу налили кровь, посолили её, и Иван крикнул:

— Будьте к столу, гости! Кровь остынет!

— Ну вот… и готово, — трогательно сказала Лида, повернувшись. — Пошли.

Вокруг туши суетились люди с длинными ножами, которыми ловко подсекали куски нежного мяса у самого носа.

— Господи, как они носы-то не отрежут? — промолвила тихо Лида и подтолкнула меня, шепнув: — Иди тоже ешь.

Я взял острый охотничий нож и с удовольствием, как все, начал есть сладковатое оленье мясо, а моя синеглазая спутница торопливыми шагами ходила вокруг нас, словно мы за заколдованной чертой. Наконец, набравшись храбрости, она подошла ко мне и попросила:

— Дай попробую.

Я отрезал не очень жирный кусок, макнул его в кровь и подал с кончика ножа прямо в зубы. Лида долго ходила с ним, жевала его и всё же выплюнула, сказав:

— Очень знакомый вкус… Я часто разбивала нос в детстве.

Она хотела добавить что-то ещё, но тут подошла Авдотья — подала нам дымящиеся, поджаренные на огне ребра.

Теперь Лида ела, не глядя ни на кого, а когда упало на землю голое ребрышко, она выпрямилась, вытерла платком губы и… ничего не сказала.

3

— Значит, сказки собирать приехали? — обратился к нам Иван.

И нам показалось, что в голосе его прозвучала ирония.

— Утром мясо, днем мясо, вечером мясо — надоедает… — сказал он и угостил нас нельмой. — Небось, вкусная рыба? Я из поселка привез. Говорят, один план наши рыбаки уже выполнили.

Вскоре мы убедились, что не совсем правильно поняли отношение хозяина чума к сказкам. Песня Ивана была длиннее, чем августовский день в тундре. Он пел негромко, но так задушевно, что казалось, героем легенды был сам поющий.

Хорошо пел Иван. Песня его — что река в половодье. Разве оторвешься хотя бы на миг, если что ни слово, то образ, что ни предложение — оригинальная мысль.

Все люди стойбища собрались в чуме Ивана. Певец умел заинтересовать слушателей. Песнь его лилась стройно. Все слушали с напряженным вниманием. Порой, казалось бы, встречалась совсем незначительная деталь, но затем, когда в жизни героя проходил целый период времени с массой событий, эта же деталь становилась центром повествования и в то же время исходной вехой к новым подвигам героя.

Иван пел и время от времени пояснял непонятные, уже устаревшие слова и выражения. Тогда он, обращаясь к нам, ронял задумчиво:

— Это чтобы было понятно вам.

Лида ревниво следила за бобинами и индикатором «репортера». А я был рад и горд за пути-дороги родной мне Большеземельской тундры, которые вели нас с Лидой к людям, к их сердцам с чудесными песнями. А песен в любом чуме — что куропаток в тундре.

Песня Ивана Лагейского текла плавнее, чем реки по Варандэйской равнине, которая казалась шире неба, и звучала сильнее, чем прибой Баренцева моря. Герой сюдбабца[82] — Нохо Нгацекы. Он, батрак трех братьев-многооленщиков, пустозеров, пас оленей недалеко от Болванской губы. Нохо пел о пережитом:

Когда земля разденет
снежную малицу
и вдоль морского берега
волны побегут песцовой стаей,
на спине моря покажется,
как скалистый остров,
трехмачтовая лодка —
лодка братьев-богачей.
Они забьют оленей,
они возьмут песцов,
шкурки горностаев, лис
и соболей,
а нам оставят ветер,
слезы и вино.
Так живем мы с другом,
караулим стадо.
Нет своих оленей.
А зачем живем мы?
Не поймем и сами…