Метели ложатся у ног

И вот однажды вдоль берегов рек потянулись на север аргишами проталины. Нохо увидел на льду Болванской губы живые темные точки. «Не часть ли оленьего стада отбилась?» — подумал он и выехал с четырьмя прицепами грузовых саней на лёд залива. Но там были не олени — нежилось под весенним солнцем стадо морского зайца. Не упускать же такой случай! Нохо решил поохотиться. Он так увлекся, что не заметил, как тронулся целиком весь лед залива и вместе с ним вынесло его в море.

Два с половиной года Нохо Нгацекы жил на плавучей льдине. Когда было съедено мясо всех шестнадцати оленей, он спасался от голодной смерти мясом морского зайца и нерпы[83]. К счастью, льдину прибило к припаю, и Нохо добрался до людей, до тепла живого огня где-то за морем Тетивы — Енисеем. Но куда деться человеку, если у него только две руки, две ноги и голова на плечах? И Нохо батрачил у новых хозяев. Он готовил дрова, носил воду, караулил оленей и пел об этом в своих песнях:

Только день откроет веки —
я беру топор.
Наколю дрова
и воду принесу,
а под вечер к стаду
в полусне бреду…

Так шли дни, месяцы и годы. И всё же через десять лет Нохо Нгацекы отправляется в путь к родным печорским местам.

Три недели еду —
нет земли знакомой.
Справа — тень от моря,
слева — тень от леса.
Хмурит небо брови,
плачет белым снегом.
Быть беде ли страшной?..
Или быть добру?..

Но вот взвихрился снег, и выросла на просторе оленья упряжка. Она летела прямо на Нохо. А в ста саженях до Нохо ясавэй[84] остановил оленей и выхватил из-под амдера боевой лук.

Достал свой лук и Нохо Нгацекы. Запели стрелы. Стреляли день, два дня… три недели. Нохо Нгацекы ловил летящие в него стрелы левой рукой и отправлял их обратно. Левой рукой же хватал летящие в него стрелы и отправлял их обратно и противник Нохо Нгацекы.

Наконец неизвестный бросил на нарты свой лук и пошел к Нохо. Бросил лук и Нохо. Завязалась борьба не на жизнь, а на смерть. Дернет на себя Нохо противника — земля под ногами того обнажается до мертвых трав. Дернет на себя Нохо противник — под ногами Нохо сугробы ползут вместе с мёрзлым дёрном. На исходе седьмой недели под ногами бойцов хлынула из-под земли на снег голубая глина…

Иван долго пел — с утра до заката, но песне его ещё не было конца. А когда небо усеялось звездами, опоясали чум сполохи, Лида спросила:

— Много ещё до конца?

— Много. Ещё примерно… Нет, намного ещё больше, чем слышала, — спокойно ответил Иван.

Потом посмотрел на нас и о чем-то подумал.

— Может, на сегодня хватит? — неуверенно спросил он и тут же поправился: — Нет. Ещё немного. А завтра вторую половину начнем. С утра. Ладно?

В это время на времянке горлышко чайника затянуло комариную звень, и хозяин пригласил всех к столу.

За чаем мы не забывали о песне. Вспоминали яркие случаи из жизни Нохо, удивлялись его ловкости, силе, уму и воле.

— Да-а! Два с половиной года на льдине… — протирая глаза, говорил шестидесятилетний старик Явтысый. — Это много. Ой как много! Я всю жизнь ходил на морского зверя, всё бывало, были и самострелы, тонул в ледяной воде, но, видимо, счастье меня не обошло стороной: ни разу не приходилось плавать на льдине.

— Я бы, наверно, умер со страха, — продолжал речь отца сын старика от четвертой жены Егор Явтысый. — Надо же так! Вот ведь были люди-то раньше…

Лида с напряженным вниманием слушала разговор. Я переводил ей и текст песни, и слова говорящих.

А после ужина, когда была убрана посуда, песня Ивана Лагейского снова полилась. Слушали её старик Явтысый и его сыновья Егор и Ермолай. Слушали песню хозяйки чума Авдотья, Саване, Ламдоне, Августа и пастухи Петр Талеев и Егор Лаптандер. Ну и мы, конечно, с Лидой слушали. В чуме хозяином была только песня. Время от времени мы поддакивали певцу и, восхищаясь неожиданным образом, поворотом мысли, удалью героя, цокали языками. Это так положено, чтобы легче пелось и чтобы певец мог знать, не спят ли слушатели.

Только глубокой ночью песня замолкла, и Иван сказал:

— Пожалуй, хватит на сегодня. Завтра продолжим. Только пораньше соберитесь.

Люди расходились по чумам, и каждый, наверно, думал: «Что будет с Нохо дальше?»

Всю ночь стонал на улице ветер, хлестал по нюкам дождь. А утром открыл глаза тихий, хотя и пасмурный день. На травы и цветы медленно падали широкие хлопья снега. Подобное иногда бывает в тундре и в середине лета. Но когда бы ни шёл этот разлапистый снег, ненцы о нем обычно говорят: «И пошел снег каждой снежинкой с телячью шкуру».