Метелица

Сегодня предстояло определить место под огороды. Челышеву эта затея не нравилась, поскольку корчевание требовало от людей много сил и времени, что не могло не отразиться на производстве. Запретить же или помешать корчеванию Челышев не мог, потому решил не вмешиваться в это дело — пусть сами разбираются.

Была у него еще одна причина, заставлявшая оставаться в стороне при выборе участка. Причина веская, лично для него болезненная, известная только Челышеву. Но о ней он и думать не хотел, гнал от себя назойливые мысли.

Поднялся Никита Волков.

— Я, товарищи, так думаю, что об огородах нету надобности долго рядиться — все в курсе.

— В курсе, в курсе, — согласились с ним.

— Ну вот, где место определим?

— А где же его определять? — отозвался Андосов. — За старыми карьерами и определим.

— За старыми, — поддержал его Климук.

«Отлично!» — отметил про себя Челышев. Он был доволен тем, что старший мастер сам определил именно этот участок, хотя иного никто себе не представлял. Судя по всему, иного и быть не могло. И все же Челышев, зная наверняка, что с ним не согласятся, спросил, будто выдвинул свое предложение:

— Может быть, у березовой рощи? Там земля лучше и кустарник реденький.

Все с удивлением поглядели на своего директора — что ж это он задумал? Какой дурак станет горбатить спину из-за одного урожая? В следующем году рабочий карьер вплотную подступит к этому участку. Конечно, заводу выгодно — еще бы! — экономия средств и времени на расчистку. А людям каково?

Челышев знал, что именно так о нем и подумали.

— А чего же, — заулыбался лукаво Андосов, — и урожайчик соберут… один, и заводу подмога. Авось кто и клюнет.

— Ты, Петр Матвеевич, все шутишь! — занервничал парторг. — От нас требуется немногое — указать людям границы заводской земли, а они уж сами разберутся. Я не понимаю вашего предложения, Онисим Ефимович.

Волков был прав. По существу, весь этот разговор о выборе участка был излишним. Пустырь, он и есть пустырь, и никакого особого разрешения разбивать на нем огороды не требовалось. Еще весной заводчане начали было корчевание за старыми карьерами, но, не зная границ заводских владений, вклинились в лесхозовские земли. Из-за этого вышел скандал. Начали поднимать документацию, уточнять границы, сверять заводские карты с лесхозовскими, запретив на время трогать этот участок. Так и оставалось до осени, до сегодняшнего дня.

— Значит, решили? — спросил Волков, обводя всех взглядом. — Сегодня и объявим народу.

— Прямо сегодня? — обеспокоился молчавший до сих пор Палагин.

— Люди ждут, нечего откладывать.

— Может, завтра, а, Никита?

— Не понимаю.

— Да себе надо ж выбрать делянку.

— Ну, Палагин!.. — осерчал Челышев. — Сегодня! Слышишь, Волков? Сегодня же!

Этих поблажек он терпеть не мог. Тоже, понимаешь, барин выискался: из грязи — да в князи. Палагина он недолюбливал за корысть, но обойтись без него не мог. Другого такого снабженца не найдешь.

Когда все разошлись, Челышев вернулся в свой кабинет, присел к столу и задумался. На душе остался неприятный осадок, неудовлетворенность собой. Понимал, что поступил правильно и с завышенными обязательствами, и при выборе участка под огороды, тем более что и выбирать-то нечего было, люди сами выбрали, но совесть его неспокойна, сомнение шевелилось в нем. Это ненавистное ему еще с молодости, подтачивающее волю сомнение — будто короед в здоровом дереве.

Нет, расслабляться он себе не позволит. Не то время, чтобы сомневаться и разводить филантропию, не та обстановка. Работать надо, работать, понимаешь.

— Ксения Антиповна!

В дверях показалась Корташова.

— Звали, Онисим Ефимович?

— Давай-ка сюда свои бумаги — обмозгуем.

5

Весь октябрь Сосновский кирпичный лихорадило. Взятые к празднику обязательства надо было выполнять, и Челышев чуть ли не сутками пропадал на заводе: носился от конторы к карьерам, к печи, к сараям, гремя своим зычным басом, приказывая, ругаясь на чем свет стоит. Задуманное продвигалось туго, и директор был злой как черт, сам нервничал и нервировал других. Все рабочие не могли одинаково превышать свои нормы, отсюда исходила неразбериха: в формовочном нарежут сырца больше положенного, откатчики не успевают отвозить — вот и запарка; или наоборот: коногоны навозят глины — не успевают резчики.

Левенков знал, что без штурмовщины не обойтись: невозможно так вот, с ходу ускорить ритм всех рабочих процессов, потому-то ему и не нравилась челышевская затея. У производства есть свои законы, которые нельзя отменить одним властным приказом, но Челышев не хотел этого признавать. Он считал, что человек сможет черту рога своротить, лишь бы только захотел по-настоящему. Отсюда вывод: к тем, кто не хочет работать в полную силу, применять жесткие меры. И Челышев не бросал слов на ветер, в этом Левенков вскоре убедился, став свидетелем не в меру крутого нрава своего начальника.