Метелица

На дворе уже сгустились сумерки, детей уложили спать, и вся компания вышла во двор, чтобы свободно задымить цигарками и не сдерживать зычных голосов. Долго еще галдели мужики, вспоминая и военное, и довоенное время, разговора же касательно личной жизни Захара никто не затронул, и Антип Никанорович знал, что этот разговор впереди, никуда от него не уйдешь.

Наговорившись и помня, что завтра вставать с первыми петухами, гости разошлись по домам. Антип Никанорович, Захар и Тимофей вернулись в хату. Прося с Ксюшей навели порядок на столе и говорили о чем-то своем. Антип Никанорович еще раньше предупредил Захара, чтобы в присутствии Ксюши о Савелии — ни слова.

— Ушли служивые? — спросила Прося.

— Подались, — отозвался Захар и присел к столу.

После шумной компании в хате стало тихо и пусто. Были слышны ходики на стене, скрип половиц и табуреток, лай чьей-то собаки на улице и особенно отчетливо — позванивание Захаровых медалей.

— За сына вам, Никанорович, спасибо! И тебе, Прося, большое спасибо! Не забуду. — Он сделал упор на том, кого конкретно благодарит.

— Не чужой ить — племянник, — сказала Прося, не заметив, что Захар благодарит не всех Лапицких, а выделяет ее и Антипа Никаноровича. — Так и благодарить не за что. Вот уберегти как следует не сумели. Не обессудь, время такое было. Супротив силы что мы могли?

— Здоровье как, не хворает? — спросил он у Проси, настойчиво не замечая Тимофея.

— Слава богу, не хуже других. И в школе ладно, вот и Тимофей скажет.

— Способный мальчик, — подтвердил Тимофей. — Старательный и спокойный. Только перегружать его не следует.

Захар покосился на Тимофея и заскрипел табуреткой. Только теперь Антип Никанорович увидел, что Захар крепко пьян. Красные глаза его ворочались медленно и неопределенно, будто ничего перед собой не видели, вспотевшая шея вздулась, и язык заметно спотыкался на звуке «р».

— Жить-то как собираешься? — спросила Прося. — Тяжелая нынче жизнь пошла.

— Тяжелей, чем было, не будет. Всяк нажился, и теперь проживу.

— Э, не скажи, — не согласился Антип Никанорович. — Прожить-то проживешь, однако тяжесть тяжести — разница. Одно дело — немца бить, другое — прокормить свою семью. Теперя полегчало, а было… Чул, што Лазарь сказал? Дурны-дурны, а тут в середку угодил. Это для вас — война, там хоть бицца можно было и загинуть как подобает, а для нас — одно изуверство.

— Оно и видно… Вон и Полина от тяжестей загнулась. Эх-х, не дожила баба! — Захар скрипнул зубами и собрал в огромные кулаки свои волосатые пальцы, словно показывая, что было бы с Полиной, доживи она до конца войны.

Разговор начал принимать крутой оборот. Обычно молчаливая и покорная, Прося раскраснелась и сердито вступилась за покойницу сестру:

— Ты особливо не рычи, ей тоже хлебнуть пришлось.

— Погляжу я, так все вы исстрадались и все хорошенькие, — уже не скрывая злости, прогудел Захар. — Ты сестрицу свою не покрывай, и мне она не чужой доводилась, да чего замалчивать, коли стервой оказалась. Пригрел на груди!..

Он торопливо наполнил стакан, одним духом осушил его, поскрипел зубами вместо закуски и продолжал:

— И нечего оправдываться! Чистенькие… Сына от теперь «перегружать не следует»…

— Оправдываться никто не собирается! — не выдержал Тимофей. — Не в чем нам перед тобой оправдываться. А сыном не укоряй, знаешь, что я был бессилен что-либо предпринять.

— Своих сумел уберечь, — проворчал Захар, все больше пьянея.

— Глупство городишь, паря, — вмешался Антип Никанорович. — Пьяный ты для такого разговора, проспись-ка лучше.

— Я от обиды пьяный! За сына… А та… эх-х, баба, в душу наплевала!

— Не шуми, Захар, детей разбудишь, — попросила Ксюша.

— А, Ксюша? — словно очнулся Захар и продолжал, едва удерживая отяжелевшую голову: — Одна ты — человек, и Савелий — мужик, уваж-жаю! — Он навалился грудью на стол, полоская свои медали в миске с огуречным рассолом. — Уваж-жаю… А моя… эх-х!

— На Полину все валишь, — сказала Прося, — а своей вины не чуешь? Может, через тебя она и сбилась с путя. Судья выискался!

— Это каким манером — через меня?

— А таким, что совестливо ей было людям глаза показать.

— Не п-понимаю.

— Понимаешь, неча там! Перед нами героя не строй, не на митинге!

— Прося, не время сейчас об этом, — попытался остановить жену Тимофей.

— Ничего, время! — разошлась Прося. — Досыть я молчала! Полину никто не обеляет — виновата. А не герой-мужичок довел ее?.. Кабы был, как другие мужики, дома или в отряде, и Полина Полиной осталась бы.

— А я где, по-твоему, был?

— Тебе лучше знать. Но кто с Маковским был, мы тоже знаем.

— Маковский мне не указ! — выкатил глаза Захар. — У меня свой отряд имелся!

— Ладно, Захар, с этим разберутся, — сказал Тимофей. — Кончим этот разговор.

— Это с чем разберутся?

— С отрядом твоим. Пошли спать.

Тимофей поднялся, давая понять, что разговаривать с пьяным больше не станет, но Захар взорвался пуще прежнего. Хмель как будто отступил от него, лицо с хищной злобой перекосилось, он вскочил, опрокинув табуретку, и грохнул кулаком в грудь, отчего с новой силой зазвенели медали.