Метелица

После оккупации утроилось и деревенское стадо. В этот год Ксюшина Зорька отелилась в феврале, теленка отдали Лазарю. Следующего решили оставить себе, потому как Зорьке пошел пятнадцатый год — по коровьему веку — старуха. Метелица обновлялась. Еще осенью многие сельчане справили новоселье, то там, то тут появлялись новые срубы, заравнивались пепелища, а которые без хозяев, зарастали высоким бурьяном и лебедой.

Метелица ждала фронтовиков.

Первыми вернулись мужики постарше, начавшие службу еще перед войной. В разгаре лета пришли с войны два Гаврилкиных сына, Микола и Константин, но тут же покинули Метелицу вместе с семьями. Как ни уговаривал их Яков Илин остаться, солдаты-фронтовики не могли перенести позора за своего батьку-старосту, подались куда-то в Россию. Третий сын Гаврилки, Иван, погиб еще в сорок третьем.

В конце июля неожиданно для всех объявился Захар Довбня. Всю войну о нем не было ни слуху ни духу, сельчане давно считали Захара сгинувшим. И вдруг он, живой и здоровый, с полудюжиной медалей на широкой груди, с вещмешком за плечами и двумя большущими трофейными чемоданами в руках, прошелся по Метелице.

«Во те на-а!..» — только и сказали на это сельчане.

8

В Метелице Захар Довбня родни не имел. С гибелью Полины оборвалась последняя родственная связь с семьей Лапицких. И все-таки кроме Лапицких принять Захара было некому.

Антип Никанорович это знал и с первой же минуты встречи с Захаром решил дать ему пристанище под своей крышей. Вынужден был встретить как родственника по неписаным законам гостеприимства и потому, что Захару просто некуда было деваться, хотя в душе Антип Никанорович был против него.

Помнилась Захарова «партизанщина» во время оккупации и помнилась Полинина распутная жизнь.

Увидев Захара перед своим двором живым и здоровым, Антип Никанорович удивился, но только на минутку. Если рассудить здраво, так оно и должно было случиться: мужики, подобные Захару, головы свои под пулю не понесут.

Захар поставил чемоданы прямо в пыль и, широко улыбаясь, шагнул вперед, готовый обняться, но Антип Никанорович, будто не заметив этого движения, протянул руку, давая понять, что хотя и встречает фронтовика радушно, хотя грудь того и увешана медалями, но обниматься он погодит. Захар тут же сделал вид, что обниматься и не собирается. Поздоровался скромно за руку.

— С прибытием, служивый, с прибытием! Вертаются помалу мужики. Ладная подмога.

— Отвоевались, Никанорович. Шабаш! — пробасил Захар.

— Живой, значит. А мы, грешным делом, и не ждали уже, думали, сгинул.

— Да, считайте, с того света. Немудрено…

— Ну, проходь, што ж мы на улице-то, — пригласил Антип Никанорович, берясь за чемоданы, и крякнул от неожиданной тяжести.

— Я сам, Никанорович, сам, — заторопился Захар и перехватил у него объемистые, обитые деревянными планками трофейные чемоданы пуда по три весом каждый.

«Нахапал, — подумал Антип Никанорович с неприязнью и открыл перед гостем калитку. Ему сразу же вспомнились мужики, приезжающие с войны налегке, с полупустыми вещмешками. — Этот своего не упустит».

Прошли в хату. Захар поставил чемоданы в угол горницы, скинул вещмешок, расстегнулся и, отдуваясь от жары, уселся на стареньком диване.

Антип Никанорович кликнул Анютку:

— Сбегай-ка, внучка, за хлопцами. Видишь, батька Максимкин возвернулся.

Худенькая Анютка зыркнула с любопытством на Захара, сказала: «На болоте они», — и шмыгнула из горницы. Захар хотел было остановить Анютку, дать ей гостинец, да махнул рукой. Две Анюткины косички уже мелькнули за окном.

— Тимофеева, никак? Вытянулась — не признать.

— Растут, — согласился Антип Никанорович. — Сына-то не запамятовал?

Захар вздохнул и ничего не ответил. Он достал из галифе пачку «Казбека», покрутил папиросу в толстых волосатых пальцах, в которых она казалась соломинкой, вжикнул никелированной зажигалкой и глубоко затянулся. Его могучая шея слегка вздулась и покраснела.

В этой хате, здоровый, занявший полдивана, Захар казался необычным, чуть ли не диковинным существом. Или же глаза дедовы отвыкли за войну видеть здоровых людей? Захар за эти годы мало изменился, разве загрубел на вид и еще больше раздался в плечах. Казалось, даже война шла ему на пользу. Загорелое скуластое лицо его было по-мужски красиво: широкие, четко выделяющиеся губы, густые, нависающие карнизами черные брови, уверенный, с хищным блеском взгляд и три морщины на крутом лбу, под такой же, как и брови, смолистой шевелюрой, кряжистые ноги в хромовых сапогах стояли твердо, будто приросли к половицам, косматая грудь под расстегнутой гимнастеркой вздувалась ровно и медленно, а если добавить ко всему этому сверкающие медали, то — жених на всю округу. Недаром бабы любили Захара. Единственно, что ему не шло, это улыбка. От такого мужика следовало ожидать перекатистого смеха, но улыбка была какой-то ненатуральной, будто придуманной. Не улыбка — насмешка.

— Што ж о своих не любопытствуешь? — спросил Антип Никанорович, оглядев гостя.