Метелица

— Нет, я ничего не знал. Я догадался, только когда они уже были во дворе, и то не знал, для чего именно забирают детей. Сначала подумал, что хотят увезти в Германию. Только назавтра все выяснилось с их грязными экспериментами.

— Почему вы взятие крови называете медицинским экспериментом? — спросил Брунов, пожимая плечами.

— Они не только кровь брали… — проговорил Тимофей хмуро. — Я это понял гораздо позже.

— Они не только кровь брали? — оживился Брунов. — А что же еще? Интересно… Продолжайте, продолжайте.

Тимофей рассказал все по порядку, как из опроса детей он узнал о каких-то странных уколах, о непонятном состоянии детей и о неожиданной, без всякой болезни, смерти двух мальчиков, о недавнем медицинском осмотре, безрезультатном и неутешительном. Майор слушал с интересом, видно было, что он этого не знал. Малинин не успевал записывать и несколько раз просил не торопиться. Тимофей же, рассказывая о детях, переживал все заново и потому спешил, путался, перескакивал с одного на другое.

— Что с остальными детьми? — спросил Брунов, когда он закончил.

— Живут в Метелице, в семьях. С виду здоровы, но, боюсь, это не так.

— Насчет детей мы уточним, а пока налицо следующее: организацией детдома занимались фашисты, они же назначили вас директором, они же привозили детей, которых вы принимали, и продукты, которые вы также принимали. Затем они брали детскую кровь. Все это время вы спокойно работали, посещали коменданта Клауса Штубе, и комендант посещал вас. Это факты, которые и вы подтверждаете. Неужто объяснять, что из этого следует?

— Но я работал с ведома командира партизанского отряда Маковского! — загорячился Тимофей. — И комендатуру посещал по заданию отряда! Отряд был заинтересован, чтобы я вошел в доверие к немцам. Я работал на отряд, понимаете, на отряд!

— Успокойтесь, — улыбнулся Брунов. — Никто вам зла не желает, мы только и хотим найти истину. Кто знал о вашей связи с отрядом?

— Командир Григорий Маковский, связная Люба Павленко, Савелий Корташов…

— Они могут подтвердить?

— Они погибли.

— Кто еще знал о вашей связи?

— Это держалось в тайне, иначе отряд не смог бы уцелеть. Но вся деревня догадывалась, спросите у любого!

— Они это могут подтвердить? Официально, конечно.

— Не знаю… Точных сведений никто не имел. Знали только мой отец и сестра Ксения Корташова.

Брунов сочувственно поглядел на Тимофея, закурил и, устало разгладив морщины на лбу, проговорил:

— Вы ведь понимаете, что в таком деле близкие родственники свидетелями быть не могут. Нужно подтверждение человека, который бы знал о вашей связи с отрядом тогда, в сорок первом, а не сейчас, услышав из третьих уст после войны. Есть у вас такой свидетель?

— Да неужели вы всерьез верите в этот абсурд? — удивился Тимофей. — Но это же… это черт знает что!

— Это не абсурд — факты, и вы их сами подтвердили.

— Факты, да! Но есть и другие факты.

— Никем не подтвержденные.

— Но почему вы из них делаете такие выводы? Эти факты еще ни о чем не говорят!

— Ну, это вы напрасно, Лапицкий, факты всегда о чем-то говорят. — Он помолчал. — Откровенно, мне не хочется верить в ваше сотрудничество с фашистами, но я не имею права поддаваться эмоциям, я должен верить фактам. А они против вас. Нам известна ваша довоенная деятельность: участие в раскулачивании, в организации колхоза… Однако при таком положении вещей ни один доброжелатель не сможет вас оправдать. Объяснить это стечением обстоятельств невозможно — слишком невероятно. Можно поверить, что в самый последний момент вы спохватились и дали команду детям разбегаться. Спохватились, — повторил Брунов, — но поздно. Мы даем вам возможность оправдаться, но ни одного подтверждения вашим словам нет: все люди, которые могли бы вас оправдать, погибли, а те, кто обвиняет, живы. Согласитесь, несколько странно.

На минуту Тимофей растерялся. Он видел, что Брунов говорит чистосердечно и вовсе не подкапывается, не запутывает. Да и запутывать не было необходимости: все факты против Тимофея. И это не простая проверка, а обвинение, значит, кто-то написал донос. Слишком мелкие подробности известны: кто-то подбирал их, суммировал… «Те, кто обвиняет, живы», — сказал майор. Кто обвиняет? Кому понадобилось возводить клевету на Тимофея?.. Захар? Тимофей вспомнил Захарову угрозу в день его прихода с войны, вспомнил торжествующую ухмылку, с которой тот наблюдал за арестом и провожал машину злым взглядом, стоя у сруба. Но Тимофей никак не мог поверить в такую подлость, ему надо было знать точно. Зачем надо было знать своего «обвинителя» именно сейчас, он не мог себе объяснить, но перед этим возникшим вдруг непреодолимым желанием знать отступили на задний план и возмущение несправедливостью обвинений, и растерянность.

Тимофей решил идти напрямик.

— Мне вы не верите, — сказал он. — Но поверили грязному доносу шкурника, который во время оккупации занимался грабежами!

— Но-но, не очень, гражданин Лапицкий! — заговорил впервые за время допроса капитан Малинин. — Ваше заявление можно расценить как клевету.

— Какая там клевета! По нему еще в сорок первом веревка плакала!