Метелица

— Вы меня удивляете, Лапицкий. Во-первых, ваш отец ходил в отряд много позже, после закрытия детдома, а во-вторых, к вам лично это могло не иметь никакого отношения. Мы знаем сотни случаев, когда отцы занимались одним, а сыновья совершенно другим. Сами же рассказывали о связной Любе Павленко и о старосте, немецком прислужнике Павленко. Так что… Вспомните, с кем вы еще встречались, разговаривали в то время? В нашем деле иногда самая незначительная встреча или разговор могут стать решающими.

— С кем встречался?.. Да все со своими же сельчанами… Нет, постойте, есть у меня свидетель! — обрадовался Тимофей. — Чесноков! Илья Казимирович Чесноков, инспектор облоно!

— Чесноков, Чесноков… Знаю такого. Ну и что же Чесноков?

— В августе сорок второго он приезжал в Метелицу.

— Для чего?

— Мы говорили об открытии школ в деревнях.

— В качестве кого приезжал Чесноков? — спросил Брунов, и Тимофей прочел в его глазах заинтересованность.

— В качестве инспектора. Немцы разрешили открыть школы, и надо было этим воспользоваться. Он знал все о детдоме и о моем положении. К тому времени открыли новый детдом в Криучах, потому немцы меня и оставили в покое. И еще надо знать Штубе, чтобы понять, почему я остался в живых. Он представлял из себя этакого миссионера, несущего цивилизацию. Были и другие обстоятельства: сын Захара Довбни случайно оказался в числе тех девяти мальчиков, а его жена, попросту говоря, путалась со Штубе. Коменданту могло быть неловко перед своей любовницей за этот случай…

— Только не пытайтесь меня убедить в милосердии этого Штубе, — перебил с досадой Брунов. — А Чесноков… да, серьезный свидетель.

— Он обо всем знал, он подтвердит, — сказал Тимофей с уверенностью.

— Хорошо, поговорим с Чесноковым. Но это ваш последний шанс, Лапицкий, — закончил он и устало вздохнул. — Все на сегодня.

— Значит, меня не отпустят? До начала занятий осталось всего пять дней. В школе еще не все готово…

Брунов вскинул на Тимофея удивленный взгляд, а капитан Малинин сказал с раздражением:

— Подумайте лучше о себе, гражданин Лапицкий.

Вошел знакомый уже Тимофею сержант и молча проводил его в камеру. Только закрывая тяжелую дверь, наставительно заметил:

— Я ж говорил, что у нас невинные не сидят.

11

За последний год здоровье майора Брунова заметно ухудшилось. Он стал чувствовать сердце; оно не болело, не покалывало, но — чувствовалось, и это, Брунов знал, недобрый признак. По вечерам постоянно мучили головные боли, и все чаще и чаще приходила бессонница. А причина была одна: он устал.

«Отдых — вот что мне нужно, — думал Брунов. — Хотя бы на недельку забраться куда-нибудь под Кленки или на Ипуть, поставить палаточку, наладить костерок, удить рыбу и ни о чем не думать. Когда же я в последний раз был на рыбалке, в тридцать девятом или в сороковом? В сорок первом уже не пришлось… Да, в сороковом, весной. На рыбалочку… Вот разберемся со всей этой сволочью, и отдохну». Он мечтательно вздохнул и тут же прогнал праздные мысли. Ни о каком отдыхе не могло быть и речи. Работы под завязку, на кого оставишь, на Малинина? Этот дров наломает, потом не разберешься. Малинина прислали в НКВД всего полгода назад, но Брунов успел понять односторонность и показное рвение этого человека.

Недостатка в делах Брунов никогда не испытывал, но сейчас их собралось особенно много. Война прошла, как паводок, сметая все на своем пути, но в то же время оставляя всевозможный мусор и хлам. От этого мусора и очищал Брунов свою землю. В каждой деревне были старосты и полицаи, добровольные изменники и трусы, которых вынудили совершать преступления. Одни удрали с немцами, других настигла партизанская кара, но многие остались, перекочевали из деревни в деревню, притаились и живут. Послевоенная проверка выявляла все новых и новых преступников, о них сообщали люди, требуя справедливого наказания, но ни один из них не пришел с покаянием сам, наоборот — старался запутать следствие, юлил, изворачивался. И для каждого дела нужны были убедительные улики, свидетели. А свидетели не всегда находились, улик не всегда хватало, и Брунову приходилось распутывать эти клубки грязных преступлений, ежедневно сталкиваясь с людской подлостью. Бывало и другое: клеветали на честных людей, сводя какие-то личные счеты. И в этом случае необходимо было разбираться со скрупулезной точностью, чтобы не пострадали невиновные.