Метелло

Неистовая Миранда подвязала юбки и выделывала сальто мортале. Внезапно с площади Кармине появилась карета с какими-то пьяными синьорами в костюмах Пьеро и Пьеретты. Лошади, словно обезумев, неслись вскачь, и никому не удавалось остановить их. Ряженый, сидевший на козлах, тоже был пьян. Синьоры разбрасывали конфетти, и карета, едва не сбив с ног Миранду, исчезла за городской стеной так же внезапно, как появилась.

Ночь была теплая, светила луна. Они возвращались разгоряченные танцами, а Эрсилия к тому же была несколько возбуждена после второго бокала пунша, которым ее угостил Джаннотто Джеминьяни.

Дома мама спала, а брат уже ушел в пекарню. Комнаты были расположены далеко одна от другой, их разделяли коридор и кухня.

Они закрыли входную дверь. Каждый вечер в течение этих двух месяцев, что Метелло был их гостем, они прощались в коридоре. Теперь же слова были излишни. Метелло легонько повернул Эрсилию за плечи, и она первой вошла в комнату. От поцелуев Метелло у нее закружилась голова, и она опустилась на кровать. С улицы были слышны голоса их друзей, проходивших мимо. Миранда крикнула: «Эй, дурачье! Карнавал в полном разгаре!» Потом все умолкло, и Метелло впервые овладел ею — девственной и полной желания.

И даже после того, как они стали мужем и женой, когда у них уже была отдельная квартира и родился ребенок, каждый раз, как он искал ее, она встречала его все с тем же трепетом, с тем же восторгом, с той же радостью; и он был с нею все так же внимателен, нежен, и любовь его была исполнена все той же непреоборимой силы. В их стремящихся друг к другу телах любовь находила свое наивысшее выражение, самую верную, наиболее ярко ощутимую и постоянно возобновляемую цель для того, чтобы длиться бесконечно.

С того дня Метелло не глядел на других женщин, и его больше не влекло к ним. Эрсилии исполнилось двадцать три года, и она была его женой. Она была красива, мила. Стройность ее тела, чуть отяжелевшего после рождения ребенка, подчеркивала цветение молодости, которое было заметно во всем — и в свежести лица, и в белизне груди. Уменье следить за собой, простота и вместе с тем скрытое кокетство, с которыми она умела принарядиться, используя самые ничтожные средства — ей достаточно было булавки, банта, коралловых серег, чтобы выглядеть каждый раз новой, привлекательной, — твердость, уравновешенность ее характера, природная душевная стойкость, неизменно проявлявшаяся в трудные минуты, ловкость, с какой она вела хозяйство, избавляя его от необходимости выслушивать докучливые жалобы, — с каждым днем делали ее все дороже сердцу Метелло. Теперь у них был ребенок, и от этого их семейное счастье стало еще более полным.

В этот вечер перед сном Эрсилия спросила мужа:

— В котором часу тебя будить? Ведь завтра воскресенье.

— Если разбудишь в восемь, я успею, — ответил он. — Собрание в Монтеривекки назначено на десять.

Наутро, к тому времени, когда он проснулся, Эрсилия уже поднялась. Метелло открыл глаза и увидел, что Либеро не спит. Он переложил сынишку к себе и стал с ним играть. Они стукались лбами, и ребенок весело смеялся. Вошла Эрсилия и спросила:

— Вы все продумали относительно забастовки? Вы уверены, что она для вас выгодна?

— А ты что скажешь?

— Скажу «да», если выгодна.

Про себя она думала, что ей нужно поскорее доделать сотню метров соломенной плетенки, потому что теперь пять лир особенно пригодятся, это не трудно предвидеть. Год назад строители также объявили забастовку и продержались две недели. Теперь снова настал май, и они опять хотели попробовать добиться своего.

Метелло сказал:

— Прежде всего нужно убедиться, действительно ли с нами большинство. На этот раз мы должны довести забастовку до конца. — И как бы оправдываясь, добавил: — Мы-то с тобой еще кое-как перебиваемся. Но знаешь, сколько рабочих на нашем строительстве получают по двадцать пять лир в неделю, как я? Человек десять из пятидесяти. Остальные и двадцати лир не вырабатывают, а ведь почти у всех по трое-четверо детей. Ну а работы теперь хватает, сейчас не такой момент, чтобы нам могли угрожать безработицей.

Эрсилия сказала, чтобы он поскорее одевался, и спросила:

— Ты серьезно думаешь, что мы могли бы и дальше так жить? Ведь надо отдавать деньги ростовщице, да и в бакалейную лавку я давным-давно должна одну лиру и десять чентезимо. И потом нам все никак не удается купить детскую кроватку. Ребенку скоро два года, и пора уж ему спать отдельно. Как ты думаешь?

Метелло поднялся, держа ребенка на руках. Тот тянулся к матери, ухватившись за нее одной рукой, а другой продолжая цепляться за отца.

— Мама, папа, Либелино, — залепетал он.

Родители осыпали малыша поцелуями, потом поцеловались сами, и все трое повалились на кровать, смеясь как дети. Кто-то постучал в неплотно прикрытую входную дверь. Это Олиндо Тинаи зашел за Метелло.

Глава XI