Метеоры

Но этот венецианец, подобно севильцу, не избежит одиночества, и даже тюрьмы. И все-таки общество, состоявшее из непарных, к которому он, несмотря на его неисцелимое легкомыслие, принадлежал всей плотью, не могло смириться с такой степенью свободы. 26 июля 1755 года на рассвете Мессер Гранде, глава сбиров, явился к нему в дом, чтобы арестовать Казанову как «возмутителя общественного спокойствия». Уведенный стражей в тюрьму «Пьомби», он был заточен в каменный мешок без света. Туда обычно бросают новичков заключенных, чтобы они всей душой поняли, что означает абсолютная изоляция. У Казановы была только одна связь с внешним миром: звон колоколов, отделявший один час от другого. Он засыпает… «Полночный колокол разбудил меня. Ужасное пробуждение заставило сожалеть о жалкой иллюзии сна. Я не мог поверить, что провел три часа, не сознавая своего несчастья. Недвижимый, распростертый на полу, я вдруг припомнил, что рядом где-то должен быть мой платок. Я стал нащупывать его пальцами, о Боже, каково же было мое удивление, когда я наткнулся на чью-то руку, холодную как лед! Ужас наэлектризовал меня с головы до пят, волосы встали дыбом. За всю мою жизнь никогда я не был охвачен таким безумным страхом и не думал, что его можно вынести. Я провел три или четыре минуты, будучи не в состоянии не только двигаться, но даже думать. Придя понемногу в себя, я заставил себя поверить: то, что показалось мне рукой, было всего лишь игрой воображения. В этом твердом убеждении я опять простер руку к тому же месту и опять нашел там прежнюю ужасную руку. Испустив душераздирающий крик, я сжал ее, разжал и отдернул ладонь… Я дрожал, но, снова овладев своим разумением, я решил, что пока я спал, со мной рядом положили труп, так как был уверен, что, когда я улегся на пол, там ничего не было. Я вообразил, что это может быть тело какого-нибудь невинного человека, а скорей всего — одного моего друга, которого, наверно, они задушили и бросили рядом со мной для того, чтобы, проснувшись, я понял, какая судьба ожидает меня самого. Эта мысль привела меня в ярость: я в третий раз подношу свою ладонь к чужой руке, я хватаю ее и в тот же миг пытаюсь встать, чтобы приподнять труп и убедиться в ужасной истине; но, желая опереться на левый локоть, я почувствовал, что холодная рука, которую я сжимал, оживает, отдергивается, и в мгновение ока я догадываюсь, к своему огромному удивлению, что я держал правой всего лишь свою левую руку, которая, зацепенелая и затекшая, потеряла способность двигаться, чувствительность и тепло, что было следствием лежания в этой удобной и теплой постели, на которой было распростерто мое бедное тело.

Это приключение при всей его комичности не развеселило меня. Наоборот, оно дало мне повод к самым черным мыслям. Я осознал, что нахожусь в таком месте, где коли мнимость кажется такой реальной, то реальность должна казаться чередой сновидений, и где разум должен потерять половину своих преимуществ».

Итак, либертен, враг мужей и отцов, крушитель «семейной диалектики», разрушитель общественного спокойствия, подвергается испытанию одиночеством. Что же случается с ним? Под властью темноты и оцепенения принимает свою левую руку, которую держит правой, за руку своего лучшего друга, который, как он думает, мертв. Это явная аллюзия двойничества, подобие разлученных близнецов. Разница в том, что закаленный одиночка — светский лев, интриган и гуляка под влиянием ночи, проведенной в карцере, создал призрак двойника и принял свою руку за руку мертвого друга, тогда как близнец и в обычном состоянии принимает руку брата за свою.

Эта история что-то добавляет к тайне Венеции, и я спрашиваю себя проясняет ли она ее или затемняет? Как не сблизить эту галлюциногенную руку Казановы с образом, подсказанным планом города, — двух тянущихся друг к другу, но разделенных Большим Каналом рук. Другие темы наслаиваются на это. Потерянный город-близнец, Византия, пала в 1453 году, оставив Венецию одну, искалеченную, но пьяную от свободы. Эти косые зеркала, в которых взгляд рикошетирует и видит себя странно искаженным, неузнаваемым, как будто это чужой человек. Центробежная сила этого города моряков и купцов… Здесь непрестанно встречаешь образ разрушенного двойничества, образ туманный, убегающий, столь же настойчивый, как и неуловимый.

Венеция являет собой зашифрованный город. Она постоянно обещает дать немедленный и ясный ответ, и, если только проявить хоть малую толику проницательности, можно проникнуть в ее секрет, однако она никогда не исполняет обещания.

* * *