Метка Каина

— Да, — согласился Дэвид. — И это было странно — они были очень хорошими родителями, и мы всегда отлично отдыхали все вместе. А потом вдруг, совершенно неожиданно, мама сообщила, что они с папой уедут на месяц одни. За границу.

— И они оставили тебя в Англии совершенно одного?

Дэвид посмотрел по сторонам. На террасе были лишь еще два постояльца, какой-то немец с женой, которые молча намазывали масло на багет. Сезон отпусков уже закончился. Дэвид постарался не думать о Мигеле. И снова посмотрел на Эми.

— Они оставили меня у своих друзей в Норидже. Друзья моей мамы, Андерсоны. Я был очень дружен с их детьми. И вообще-то именно Андерсоны взяли меня к себе, когда… когда мама и папа… когда они… Ну, когда случилась та катастрофа и они погибли.

— Так…

— Но вот что странно! — сказал Дэвид, и его голос прозвучал неожиданно громко. Он смутился, потом продолжил гораздо тише: — Вот что тут странно: я помню, как просил маму, перед их отъездом, не уезжать без меня, а она сказала: «Мы едем, чтобы узнать правду», а отец при этом вроде как засмеялся, но не как всегда, а смущенно.

Эми наклонилась немного ближе к нему.

— «Чтобы узнать правду». Но почему она так сказала?

— Не знаю. Полагаю, я прежде никогда по-настоящему об этом не думал. Никогда не хотел об этом задумываться.

Дэвид вздохнул, покачал головой и, сделав глоток кофе, уставился на реку, на древний мост. Он гадал, станет ли Мигель их преследовать; ему также хотелось бы понять, как Волк узнал, что они находятся в пещере ведьм. И при этом он ощущал, что террорист может отыскать их везде, где бы они ни спрятались, куда бы ни убежали.

Но гадать было ни к чему. С холодным потрясением Дэвид вдруг осознал, что Мигель смотрит на них прямо сейчас. С моста.

Средневековые парапеты моста были изукрашены граффити ЭТА. Грубо намалеванные слова гласили: Viva Otsoko! А рядом со словом Otsoko была нанесена по трафарету огромная и весьма выразительная черная волчья голова.

Волк.

Так значит, он был здесь, он наблюдал, он всегда наблюдал. Он следил за тем, как они доедали свои круассаны с вишневым джемом и абрикосовым конфитюром.

Дэвид постарался смыть горький привкус воспоминания глотком кофе с молоком. Он решительно отвел взгляд от моста и тревожащих граффити, посмотрел через реку, на серые крыши мансард Мюлона. Там, за стремительно бегущей горной речкой, он видел церковный шпиль, ряд припаркованных «Рено» и «Ситроенов» и хорошенькую женщину лет тридцати, выходившую из булочной; из ее сумки торчало несколько багетов. В витрине булочной были выставлены басконские пироги, большие жирные пирожные со взбитыми сливками и сахаром, сверкающим, как снег, на нежном оранжевом бисквите, с прослойкой из вишневого джема.

Дэвид следил взглядом за светловолосой женщиной, так похожей на его мать.

И тут, наконец, старая глубокая рана открылась, показав, что скрывали годы забвения и бесконечных умалчиваний. Пирожное разломилось надвое, показав красный вишневый джем.

В мозгу у Дэвида вспыхнула сцена: подруга его матери, миссис Андерсон, входит в его спальню, пряча покрасневшие от слез глаза, чтобы сообщить… и то, как она запиналась, потом зарыдала, потом просила прощения. А потом наконец рассказала о том, что случилось с его мамой и папой. Автомобильная авария во Франции.

В то время Дэвид уже устал оттого, что его постоянно поучают. Ему было только пятнадцать лет, он был мальчиком, но страстно желал стать настоящим мужчиной. Он отказался плакать в присутствии миссис Андерсон, но когда она осторожно прикрыла за собой дверь, вот тогда он взвыл. И в это мгновение что-то высвободилось у него внутри, что-то щелкнуло, что-то навеки сломалось в серебряном ожерелье жизни, и он уткнулся в подушки, пытаясь спрятать от мира пылающее мальчишеское лицо, и плакал, плакал в одиночестве, пытаясь справиться с всепоглощающей болью, пытаясь заглушить звуки своих постыдных, слабых рыданий.

И с тех пор он никогда не приезжал сюда, никогда не посещал Францию, никогда не пожелал узнать, что произошло, как именно они разбились, как его мама и папа погибли, погибли вместе. Вместо того Дэвид собрал все свои чувства, воспоминания, мрачные мысли и рассуждения и запер их в черном железном ящике в соляной шахте своей души, как некое сокровище, скрытое ради сохранности в момент вторжения нацистов; а потом ему пришлось работать, и учиться, и держаться на плаву, несмотря ни на что, и защищаться… но теперь он был здесь, в Гаскони. Рядом с Наварреном. Рядом с Наварреном.

— Эй, что с тобой?

Улыбка Эми была полна сочувствия, и тревоги, и почему-то любви. А может, ничего такого в ней и не было. Может, он просто ошибался?

— Все в порядке, — в горле у него слегка пересохло. — Просто… я только что… Я кое-что понял. И это все время было у меня перед глазами.

— Что?