Метка рода (СИ)

Вейя закусила губы, верно, от досады, что без ответа её оставил. Огладив метку чудную, тут же задохнулась от нового прилива жара, когда вздрогнула под ней призывно его ставшая совсем каменной плоть. Тамир, зашипев нетерпеливо, подхватил под бёдра, приподняв, резко толкнулся своими бёдрами, проникая вглубь — и опомниться не дал. От неожиданности глотнула воздух, потеряв опору, опрокинулась на его грудь, позволяя входить в себя, размеренно скользя, дрожа от того, как готова была к тому, терлась затверделыми сосками о его грудь до ярких всполохов перед глазами, позволяя томлению разливаться рекой по телу, наполнить до краёв сызнова, позволяя Тамиру почти убить себя, хвататься за него спасительно, сжимать бёдрами, вздрагивая от тугих твёрдых толчков. Волосы разметались по его груди, оглаживая, гладкая кожа плеч Тамира под ладонями горела, лицо кагана было так близко, что Вейя тонула в черноте кипящей его глаз, в которой купал её хазарич нещадно, губительно, слишком, чтобы вынести, смотря неотрывно, проникая всё быстрее. До тех пор, пока в охапку её не сгрёб, одним рывком — только и охнуть успела — опрокинул на живот, навис сверху, входя сзади, прижимая весом своим к постели, продолжая вбиваться. Вейя задохнулась, привыкая, раскачивая бёдрами, а он на кулак волосы намотал, потянув так, что только навес могла видеть и прореху дымника, в котором чуть подёрнулся заревом небоскат. Мощные удары бёдер о ягодицы стали влажные, Тамир брал всё рьяней, резче, почти рывками, вышибая дыхание и тихие стоны. Вейя чувствовал внутри себя бившуюся плоть, до сладкой звенящей боли, что заплескалась в животе, растекаясь по бёдрам, только и оставалось вцепиться пальцами в шкуры, изнемогая так, что осколками ранящими по телу дрожью сладкая судорога удовольствия прошлась, толкая Вейю куда-то на край пропасти. Тамир, издав грудное рычание, дёрнул бёдрами, рывком подбрасывая Вейю вперёд, излил в разгорячённое сжимавшее его туго лоно мужское семя, бурно, протяжно. А следом навис сверху, едва касаясь, губами горячими скользнул по оголённой взмокшей шее, разгоняя по телу наслаждение, да тут же зубами кожу прикусил, оставляя горящий болью след, расползшийся по плечу тлеющими углями удовольствия. Вейя задышала часто, судорожно, в немом стоне ловя губами воздух, в себя никак не могла прийти, испытывая волну за волной душащее удовольствия — да разве можно так? Тамир выпустил волосы, и Вейя обмякла, безвольно на постель упав в шкуры, без сил совершенно стала, что не могла пошевелиться даже, хоть плачь.

— Оставайся здесь сколько нужно, — опустился тяжестью на слух грудной чуть хриплый голос Тамира, — Минай халуун омогтой Намар, Минай[1]... — Тамир смолк, но тут же добавил твёрдо, — ...мне идти нужно…

Вейя зажмурилась, сердце, и без того колотившееся жарко, в бег пустилось от волнения, от желания задержать, хоть ещё на немного, да только зачем? Бессильно смяла в пальцах мех, когда он, вынув плоть из неё, поднялся, оставляя лежать, распластавшись одну. Молча наблюдала, как он вокруг остывшего очага по жилищу ходил бесшумно — хотя глыба огромная, собираясь, облачаясь в одёжу свою многослойную грубую, как будто всегда было так: то, что она в его шатре, а он одевается после ночи с ней, после соития, не порываясь смыть даже следов этой ночи, волнением обдало, как всё представилось правильным, слишком сближающим. Слишком. Вейя забылась, рассматривая его всего, крадя из темноты уходящей ночи. Волосы тёмные Тамира, подсвеченные багрянцем углей, чуть растрёпанные, падали на глаза и скулы, скрывая его строгий, немного хмурый, верно, от дум предстоящего похода взгляд. Полоснуло вдруг лезвием холодным — сама того не ожидала — ревность: сколько так рабынь своих он истязал, а они, как Вейя сейчас — наблюдали за ним и давили ком в горле? И сделать ничего не могла, аж слёзы на глазах проступили от бессилия. Разозлилась страшно. С чего так думать должна? Он же силой её взял и говорить запретил, на ложе своё швырнул, как вещь какую. И нужно помнить то, что нужно ей от него. Ей! Чтобы отца вызволил или весть о нём привёз.

Глаза затуманились, слёзы всё же тяжело скатились с ресниц, висок обожгло влагой, а в груди остыл пожар, рвалась наружу обида, только каган был здесь не причём…

Тамир, справляясь с кушаком, вдруг повернул голову, будто мысли сейчас её услышал, будто слёзы беспричинные мог видеть в полутьме. Вейя вздрогнула и отвернулась тут же, сжав в горечи губы, досадуя на себя, задыхаясь и злясь на слабость свою, что допустила внутрь, а теперь дробило, вместо того чтобы принять всё и ждать. За что ей недоля такая выпала, за что?! Сплела дорожку с хазаричем этим, что душу всю вывернул за одну ночь только. И, как назло, шкуры ещё источали его запах будоражащий, крепкий, оседавший тяжестью в голове, все мысли перебивая. Вейя теперь понимала, почему Огнедара взглядом неотрывным его провожала каждый раз. Понимала…

За пологом плотным и в самом деле голоса послышались, а после оклик раздался — кажется, голос Сыгнака.