Метла Маргариты. Ключи к роману Булгакова

Здесь в каждой букве – кондовый большевистский подход и к «вечным истинам», и к ненавистному Системе «гуманизму», и к Евангелиям (ну чем не Берлиоз!)… Это уже не стилистика, а целая система взглядов, позиция. Позиция человека, предавшего, как и булгаковский Мастер, свои идеалы и полностью отдавшего свой талант в услужение сатанинской Системе.

Мог ли Булгаков не заметить такого?.. И, раз уж зашел разговор о горьковских «старичках», нельзя не отметить некоторые моменты генетического плана. Оказывается, «старички» стали идеей фикс Горького задолго до тридцатых годов. Здесь нельзя еще раз не отдать должного скрупулезности Корнея Чуковского, который 5 марта 1919 года записал в дневнике: «Я читал доклад о „Старике“ Горького и зря пустился в философию. Доклад глуповат. Горький сказал: Не люблю я русских старичков. Мережк[овский]: То есть каких старичков? – Да всяких… вот этаких (и он великолепно состроил стариковскую рожу)»[143].

И еще одна запись из того же дневника, от 30 марта 1919 года: «Чествование Горького в Всемирной Литературе. <…> Особенно ужасна была речь Батюшкова […который] в конце сказал: „Еще недавно даже в загадочном старце вы открыли душу живу“ (намекая на пьесу Горького „Старик“). Горький встал и ответил <…>: „А Федору Дмитриевичу я хочу сказать, что он ошибся… Я старца и не думал одобрять. Я старичков ненавижу… Он подобен тому дрянному Луке (из пьесы «На дне») и другому в Матвее Кожемякине…“»[144]

Говоря о наличии лексических штампов в публицистике Горького, нельзя не отметить наличие еще одного, на этот раз в созданных им литературных портретах. Например, в его воспоминаниях о Н. Е. Каронине приводится такая фраза из их беседы: «Вообще говоря, юноша, быть писателем на святой Руси – должность трудненькая»[145].

Теперь сравним это с такими словами из знаменитой горьковской апологетической статьи о Ленине: «Должность честных вождей народа – нечеловечески трудна», подкрепляемыми прямым цитированием слов самого Ленина: «А сегодня гладить по головке никого нельзя – руку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно, хотя мы, в идеале, против всякого насилия над людьми. Гм-гм, – должность адски трудная!»[146]. Здесь не играет роли то обстоятельство, что выражение «трудная должность» приписывается в изложении Горького и старому русскому писателю, и Основателю советского государства. Главное другое: Горький допустил штамп; штамп, легко узнаваемый. Напомню, что до начала работы Булгакова над романом эта статья о Ленине выдержала пять изданий, и сентенция об «адски трудной должности» успела прочно врезаться в память общественности.

А теперь возвратимся к роману «Мастер и Маргарита», к тому месту главы «Погребение», где Пилат после восклицания «И ночью, и при луне мне нет покоя» обращается к кентуриону: «У вас тоже плохая должность, Марк. Солдат вы калечите <…> Не обижайтесь, кентурион, мое положение, повторяю, еще хуже».

Тот же горьковский легко узнаваемый штамп…

Глава XVI. Реторта Фауста социалистической эры

Человек должен как выяснить тайны природы, так и создавать свои новые законы природы… Наука должна стать главным инструментом борьбы за бессмертие.

А. М. Горький[147]

Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула?

Воланд – Мастеру

В словах Воланда содержится очередной парадокс, обделенный, к сожалению, вниманием исследователей. Появившиеся впервые только в финале романа слова о Фаусте, реторте и гомункуле никак не вяжутся ни с его фабулой, ни с образом Мастера, весьма далекого от естественных наук. Более того, речь идет именно о новом гомункуле – Булгаков явно включил в контекст этой фразы отсылку к чему-то, хотя и не фигурирующему в самом романе, но известному его потенциальным читателям. Иными словами, эта фраза содержит признаки очередного «ключа», которым, скорее всего, является не характерное для лексики романа слово «гомункул».

Действительно, тема Фауста была связана с именем Горького на протяжении практически всей его творческой биографии. Еще в начале века, высказывая идею об издании массовым тиражом лучших образцов мировой литературы, он предлагал включить в их число и сборник с легендами о Фаусте – с адаптированием до уровня широкой публики, с отсечением всего «лишнего», что не способствовало, по его мнению, воспитанию нового человека. Эту идею Горький пронес до конца своих дней: беседуя с Г. П. Штормом в начале мая 1936 года, он «упомянул об издании свода народных преданий о Фаусте».