Метод Пигмалиона

– Знаешь, почему тираны долго находятся у власти? – спросила педагог. – Они убеждают людей, что без них будет хуже. Они репрессируют других не потому, что сильные и могут, а потому, что боятся показаться слабыми. Становятся агрессивными, чтобы их не свергли. Чем больше страх, тем больше агрессия. А на деле – это психотравма, полученная в прошлом, которая просто ноет внутри и вымещается. Вот, допустим, есть хулиган. Ему удобно, чтобы все думали, что если на него донесут, применят в отношении него меры, с которыми он не сможет справиться, то будет плохо доносчику. Его якобы затравят. Мол, это позорно. И знаешь, откуда это пошло? Из тюрьмы. Блатным нужны были свои инструменты власти. С середины прошлого века они проникли в общество, когда после смерти Сталина многих репрессированных заключенных выпустили на волю. Причем, по большей части, это были евреи. Отсюда и блатной жаргон, основанный на идише. Блатной – блат, «листок», то есть живущий по воровским правилам, по листку. Параша – на иврите «кал». Шмон – на идише «восемь», то есть обыск, который обычно проводился в 8 часов вечера. Мусор – на иврите «доносчик», милиционер. Малина – на иврите «приют» или «место сбора воров». Шухер – на иврите «черный», опасность. Ништяк – на иврите «мы успокоимся», отлично. Ксива – на иврите «написание», документ. Фраер – свободный от воровских правил, но, поскольку слово родилось в блатном мире при Сталине, то человек, просто считающий себя свободным, но на самом деле не свободный. И, знаешь, если на то пошло, ведь мы не блатные, мы не в тюрьме, и мы платим налоги за свою безопасность и порядок. И, если смотреть серьезнее на этот вопрос, то спроси себя: почему преступников ловят полицейские, а не каждый человек самостоятельно ведет расследование? Странно, да? Ведь это же позорно, когда ты не сам. Но что-то тут не срабатывает. Разве нет? А все потому, что люди – не блатные и живут не в тюрьме. Взрослые это понимают. Дети – нет. Дети переняли блатные представления, потому что для них существуют такие же начальники – родители, как у репрессированных евреев в свое время – надзиратели. Так люди и живут, не понимая, что и откуда пошло, но пользуются этим, потому что это удобно. Вот давай представим: ты хулиган, ты кого-то гнобишь, а он молчит и будет молчать, потому что боится, как бы не стало хуже. Это же удобно, правда? Так поступают государства, создавая врага вокруг, чтобы удержать власть. Но сам подумай: почему станет хуже, если ты накажешь виновного? Получив ответ, сдачу – называй как угодно, он поймет свою ответственность за противоправные действия и будет бояться причинять вред. Хотя, конечно, будет пробовать вернуть власть, подступаясь потихоньку. Но если не давать ему вернуть ее, то все на этом и закончится. Ветер подует, деревья пошумят, и все стихнет. Он не станет больше связываться, если ему не разрешать. Нам ведь причиняют вред только потому, что мы сами разрешаем его причинять.

– Не знал, – ответил я.

– Зато теперь знаешь, – ответила социальный педагог, – поэтому не обязательно на силу отвечать силой, чтобы что-то кому-то доказать. Есть более гуманные способы. Ты можешь прийти ко мне и рассказать, что происходит. Мы вместе решим, как быть. Если нужно будет – рядом с хулиганом будут сидеть родители и контролировать его, раз не умеют воспитывать. В противном случае – лишение родительских прав за плохое воспитание и перевод ребенка в другую школу.

– Хорошо.

– Думаю, тебе не нужно подробно рассказывать о последствиях увечий и о статьях 111, 112, 115 УК РФ. Если он напишет заявление, то решение вполне может быть в его пользу и, скорее всего, будет. А если бы ты попал в глаз, то это уже расценили бы, как тяжкое по 111 статье, что влечет за собой лет 8 заключения, и тут уже точно посадили бы. Поэтому самостоятельно защищаться не так уж и безопасно, а состояние аффекта не учитывает последствия, оно не рационально. Ты это понимаешь?

– Угу, – подавленно ответил я.

От социального педагога я вышел в некоторой прострации. Меня пугали возможные последствия. Но все уже было сделано, куда уж теперь побежишь? Оставалось только ждать. Я впервые начал осознавать для себя необходимость существования блатных понятий, поскольку по другую сторону баррикад они выглядели иначе. С одной стороны, они были злом, а с другой – добром. Мир продолжал себя показывать со сложной и неоднозначной стороны. Уже нельзя было занять простую и однозначную позицию на всю жизнь, поскольку обстоятельства всегда были разные и довольно неоднозначные. Это дополнительно вводило в состояние стресса, потому что было трудно понять, как жить, ведь приходилось разделяться на два фронта, рискуя в любой момент получить пулю в спину.

Вечером мама меня отругала, но не усердствовала и даже не стала наказывать. Во-первых, я был уже взрослым, а во-вторых, она знала, что я не являлся инициатором, а просто ответил обидчику, не более того. За что тут наказывать? За то, что постоял за себя? Это было абсурдно, и мама это понимала.