Метресса фаворита. Плеть государева

У Ушакова закружилась голова, перед глазами мелькнул человек в железной маске и медикус нового польского короля Августа, унёсшего ключ от этой самой маски. Могильщик полагал, что Кнут Кульман передал его царевичу Алексею, но тот предпочёл сохранить тайну в своей семье. Может быть, Алексей Петрович решил, что Кульман — подосланный к нему провокатор, и выгнал его. О том, что на самом деле произошло с отцом, он мог частично знать от матери, которую неоднократно навещал в монастыре, да и мало ли на самом деле осталось народу, которые знали правду и передавали её из уст в уста. Подменщик извёл почти всех, кто мог знать настоящего царя, сам убрался в болото, основав там для себя город. Но если он сделал всё, чтобы не встречаться с теми, кто мог назвать его самозванцем, это ещё не значит, что никого не осталось.

Ещё какое-то время жил Возницын, также должны были уцелеть люди из той части посольства, что добрались до Венеции, из тех, кто пошёл с Возницыным. Возможно, были и такие, кто присутствовал во время торга в Польше за жизнь царя Петра. К каждому соглядатая не приставишь. Иными словами, наследник престола знал, что его отец в темнице, а на троне самозванец. Возможно, знал и о Бастилии, и о маске. Так что, когда перед ним вдруг появился Кульман, сообщивший, что лично сделал эту самую маску и имеет ключ от неё, Алексей не стал рисковать. Он прогнал незваного гостя, а сам отправился в свой самоубийственный поход, призванный вызволить царя и вернуть его на родину. В такой ситуации он просто не имел права взять с собой драгоценный ключ, так как его могли в любой момент задержать, обыскать — и тогда ключ от железной маски был бы потерян или попал в руки к врагам. Что же до Кульмана, Алексей отлично знал немцев и понимал, что медикус будет хранить эту реликвию, дабы в решительный час передать её по назначению.

Кульман был уже полностью одет и даже тщательно вымыл, протёр и сложил в специальный сундучок свои рабочие принадлежности, когда в коридорах раздались шаги и голоса и кто-то из слуг заглянул в холодную в поисках Ушакова.

Андрей Иванович взял плащ и, посмотрев на Кульмана, хотел уже кликнуть стражу, но тут в холодную влетел сам Толстой, из-за спины которого выглядывала запыхавшаяся от быстрой ходьбы Елена Леонтьевна, и рядом бежали раскрасневшиеся от возбуждения Саша Загряжский и Катя.

— Нашёл куда гостей звать? — Ушаков быстро оглядел помещение, впрочем, гроб был уже закрыт, а других покойников поблизости не наблюдалось. — Давайте лучше перейдём в мой кабинет. Антон Иванович, сам дойдёшь до камеры или стражу кликнуть?

— А мы как раз по делу Антона Ивановича. — Толстой казался немного растерянным, что с ним случалось крайне редко. Впрочем, он не хмурился, а как-то по-идиотски улыбался.

— Тогда что же? Он с нами пойдёт? — неуверенно переспросил Ушаков.

— С нами, только я бы вначале попросил кого-нибудь из экзекуторов снять с него кандалы.

Ушаков присвистнул, снять кандалы — это говорило о многом. Точно по волшебству, в покойницкую вошёл дежурный заплечных дел мастер Степан. Подслушивал или так удачно радом оказался?

Понимая, что тот справится с кандалами без посторонней помощи, Ушаков кивнул Кульману, чтобы заходил, как освободится, к нему, и сам повёл всю честную компанию в собственные апартаменты. На службе мужа Елена Леонтьевна была впервые, чего не скажешь о шустрой Катьке, которая в былые годы в крепости знала каждую лесенку, каждую дверцу, точно со временем рассчитывала сменить на посту начальника Тайной канцелярии отошедшего от дел родителя.

Вопреки обыкновению, едва войдя в кабинет, Толстой занял место Ушакова за столом, и Андрей Иванович был принуждён устроиться подле супруги, усадив по другую руку от себя Катю. Саша Загряжский занял табуретку, поставив её посреди кабинета, должно быть, именно он должен был держать слово. Вошедший позже других Кульман, за ним шли Трепов и Кротов, сел в сторонке около дверей. Дознаватели встали рядом, точно были не следователи, а сопровождающий арестанта конвой.

Толстой молчал, ожидая, когда все займут свои места. Ушаков оглядывал собравшихся, предвкушая занятное.

— Мы слушаем вас, Александр Артемьевич, — обратился Толстой к Загряжскому. Мальчик вздрогнул и, побледнев, поднялся со своего места, вытянувшись по стойке «смирно».

— Я, мы... — мальчик покосился на дверь, но та была плотно закрыта, если он и ждал оттуда какой-нибудь помощи, помощь эта не спешила пробиваться с боями через все кордоны крепости двух апостолов Петра и Павла. — Господин Кульман... — Загряжский покосился на арестованного. — Я его знаю. Он ещё в Польше меня лечил, и сестрёнку принимал, маменька тогда чуть Богу душу не отдала, думали все. А он спас и Машку и её. Он хороший человек. — Загряжский кашлянул.

— Хороший человек, и что же — отпустите его, пожалуйста, добрые дяденьки? — поднял брови Толстой.

— Он невиновен. — Мальчик покраснел. — Я доказать могу.

— О какой именно вине речь? — не мог больше сдерживаться Ушаков. — И что вы собираетесь нам сейчас доказывать?