Метро

— Ну как же. Надо знать свои корни, — тот обернулся к нему, улыбнулся. — Поэтому мы тут ни-че-го не трогаем. Эта бомба — прародительница нашего суверенитета! — Алексей Феликсович огладил огромное бомбино брюхо. — Мы только благодаря ей, в сущности, и смогли защититься от посягательств с Запада. Защитить наш уникальный строй. Нашу цивилизацию. Если бы наши ученые не создали ее, страну бы поставили на колени сразу после Второй мировой! Ну и потом…

— Чтобы в Третьей мировой ей же нас и…

— В Третьей? — перебил Алексей Феликсович. — В Третьей мы немного заигрались. Увлеклись, так сказать, своей телевизионной правдой. Человек вообще умеет так вот: заместить реальное иллюзорным. И жить в совершенно придуманном мире. В принципе, полезное свойство. Все метро прекрасно живет, например, в этой системе воображаемых координат.

— Все метро прекрасно живет?! — Артем подобрался к нему.

— Я имею в виду, все работает. Все увлечены. На Красной Линии верят в то, что они сражаются с Ганзой и с фашистами. Люди в Рейхе верят в то, что они бьются с красными и с уродами. Люди на Ганзе Москвиным детей пугают и соседей как красных шпионов закладывают. Как будто это все существует взаправду!

— Как будто? Я! Был, — Артем почувствовал, как ему в этом музее перестало хватать воздуха. — Я был в туннеле. Между Пушкинской и Кузнецким мостом. Где красные с фашистами стравили. Десятки живых. Людей. Они там насмерть друг друга… Кирками. Ножами. Арматурой. Это взаправду было. Понял ты, мразь?! Это! Было! Взаправду!

— Сочувствую. Но что это доказывает? Кто там погиб? Красные? Фашисты? Нет. Некоторое количество генетически ущербных с одной стороны, и некоторое количество вредителей и болтунов с другой. Управ— ляемый конфликт. И такое своеобразное самоочищение, если взглянуть на это отстраненно. Как если бы наша система была живым организмом… Клетки, которые мешают выживанию, отмирают и отшелушиваются. Но повторю. Мы не начинали эту войну. Среднее звено военной разведки Рейха, чтобы выслужиться перед начальством, атаковало Красную Линию. Не имея представления о том, что ни Красной Линии, ни Рейха, собственно, нет.

— Что значит — нет?

— Ну то есть — конечно же, есть! Есть названия. Людям же очень важно как-то себя называть. Считать себя кем-то. Очень важно с кем-нибудь бороться. И мы идем им навстречу. У нас же не тоталитарное государство! И мы предлагаем им самый широкий ассортимент: хочешь громить уродов, Железный легион ведет призыв. Мечтаешь о бесплатной пайке и об общем деле — беги на Красную Линию. Не веришь ни во что, хочешь просто делать бизнес — эмигрируй на Ганзу. Интеллигент? — фантазируй об Изумрудном Городе, а штаны протирай в Полисе. Удобная ведь система. Я и тогда, на Цветном, пытался тебе это втолковать. Зачем тебе наверх? Свободу мы тебе и тут обеспечить можем. Что ты еще наверху забыл?

Алексей Феликсович остановился у выхода, окинул усыпальницу бомбы взглядом, потушил свет. Артем все думал над ответом.

— Так вы не с Ганзы? Это все — не Ганза?

— С какой Ганзы? — покачал головой Бессолов. — Говорю же: никакой Ганзы нет. Ну? Есть Кольцевая линия, и есть люди, которые считают, что живут на Ганзе.

— А откуда тогда?

— Да отсюда же, — Алексей Феликсович поднял глаза к сводчатому потолку, скрученному из тюбингов. — Вот ровно отсюда. И даже скорее вон оттуда. Догоняй.

Вышли в какую-то комнатенку, выстланную паркетом, стол с горящей зеленой лампой: пост. На посту часовой в офицерской форме встает, козыряет. Приемная чья-то? На второй полуэтаж ведут эскалаторные ступени; муляж. Как будто из другого времени комната: не из притворных двухтысячных, а из каких-то как бы старинных, а на деле вовсе никогда не тикавших.

Поднялись по ступеням, там дверь.

Кабинет. Застекленные книжные шкафы набиты томами; посреди комнаты — помост-подиум. И в углу — номенклатурный стол, как у Свинолупа или у Мельника. За столом сидит человек.

Неподвижный.

Откинутый назад. В потолок глядящий. Глазами с пластмассовым блеском.

В кителе, на погонах золотые звезды. Усищи черные. Волосы зачесаны.

— Это…

— Иосиф Виссарионович. Прелесть, правда?

— Сталин?..

— Ростовая кукла Сталина. Воск. Можешь посмотреть.

Артем, запутанный в этом сне, послушно взошел на подиум.

Сталин положил бескостные руки на стол; в одном восковом кулаке торчала ручка, будто кукла-вождь собиралась подписать какой-то приказ. Другой был расправлен в плоскую ладонь, пальцы тянулись вперед. Под усами была улыбка — ножом вырезанная, неустанная. Рядом лежали тряпичные невянущие розы.

Артем не выдержал, дотронулся Сталину до носа. Тому было все равно. Все равно, что умер и что воскрес, все равно, что он теперь кукла, все равно, что он такой ценой спасся, когда мир стал прахом, все равно, цветы ему кладут или за нос щиплют. Сталин был в прекрасном настроении. Сталина все устраивало.

— Как живой, а? — сказал Бессолов.

— Он тоже… Из музея? Экспонат?