Меж двух мундиров. Италоязычные подданные Австро-Венгерской империи на Первой мировой войне и в русском плену

Однако в воображении австрийцев Галиция оставалась отдаленной, бедной, негостеприимной землей, с «безграничной болотной пустотой», как писал Джозеф Рот в своем романе о распаде империи[164], — этакий «край света», пережиток Средневековья. Но это был также фундаментальный регион для военной организации империи. Восточное ответвление Галиции являлось той буферной зоной, которая перед цепью Карпатских гор защищала сердце Австро-Венгрии от возможного русского наступления, и одновременно — плацдармом для наступательных действий в самые западные регионы царской империи. По этой причине его пересекали железнодорожные линии, которые по сравнению с потребностями для гражданских целей имели большую пропускную способность, связывая две столицы монархии с такими городами, как Львов, Краков, Перемышль (польск. Пшемысль). В этих городах, как и в других, размещались десятки тысяч солдат, расквартированных в огромных казармах, военных крепостях, оборонительных сооружениях, укрепленных лагерях. Самой впечатляющей цитаделью, одной из крупнейших в Европе, был Перемышль, с оборонительным кольцом в 45 километров и десятками фортов, где можно было разместить более 30 батальонов[165]. Оборона этого города-крепости стала одним из самых значительных и драматических моментов начала войны на Восточном фронте, и немало солдат, говорящих по-итальянски, участвовали в ней.

В эту далекую и неизвестную страну прибыла значительная часть италоговорящих солдат, переброшенных от одной границы империи к другой. Они прибыли туда после долгого путешествия на поезде, проехав через огромные территории, что для многих, кто никогда не покидал свои долины и деревушки, должно было уже казаться великим приключением, о котором почти всегда сообщалось в дневниках. Момент душераздирающих прощаний, отъездов с переполненных народом станций в битком набитых поездах, различные остановки в городах и поселках, где их торжественно встречали местные власти и медсестры Красного Креста, снабжавшие едой и сигаретами, панорама бесконечной и плодородной венгерской равнины, пристально изучаемой знающими и любопытными глазами солдат-крестьян и всё более скромный прием, получаемый на станциях восточных территорий, прибытие в новый мир Галиции с шокирующей встречей с военной реальностью, — всё это повторяется в записках и в письмах солдат[166].

Первый контакт с галицийской средой и ее населением обычно описывался в пренебрежительных тонах и суждениях: грязные улицы, бедные деревни, дома с ненадежными соломенными крышами, в то время как люди выглядели нецивилизованными, целые семьи проживали в нездоровой среде, где конюшня, кухня и спальни казались неотделимыми друг от друга. Описание деревни в центральной Галиции, сделанное Джованни Педерцолли, плотником из Сакко, близ Роверето, объединяет целый ряд мотивов, которые мы находим во многих других представлениях галицийской сельской среды: «поздней ночью <…> мы вошли в грязную лачугу и попросили немного хлеба с намерением заплатить за него. Но здесь я должен остановиться и сделать небольшое описание этого места. В единственной комнате (если это можно назвать комнатой) бодрствовала женщина, еще молодая, на вид ей было около 30 лет, но из-за перепачканного лица она выглядела скорее как звереныш, чем женщина. В одном углу на полу спало несколько детей, вповалку, как овцы. Курицы, утки, гуси, все вместе заселяли заднюю часть комнаты-конюшни. В другом углу лежала даже хрюкающая свинья. У меня почти перехватило дыхание от адской вони и тошноты. <…> Думаю, что в центральной Африке не могло быть больше грязи. Полуголые женщины в лохмотьях, грязные и босые; мужчины в таком же виде, а дети больше похожие на обезьян, чем на Божьих существ. Голые, как при своем рождении, перепачканные неопределенного цвета грязью, в общем, стыд»[167].

Существует много описаний, похожих на это: все они направлены на то, чтобы подчеркнуть презрительным тоном недопустимую степень отсталости и отметить дистанцию между галицийскими землями и родными деревнями[168]. Были и те, кто задавался вопросом, не являлось ли одичание населения, по крайней мере, частично, следствием происходящих потрясений: «Возможно, война довела их до этого состояния», — предполагает молодой триестинец Эмилио Станта, столкнувшись с видом грязных и вшивых мужчин и женщин[169].