Меж двух мундиров. Италоязычные подданные Австро-Венгерской империи на Первой мировой войне и в русском плену

В целом, за пять месяцев, прошедших между началом войны и концом 1914 г., империя лишилась около 1268 тыс. человек, т. е. почти половины довоенного контингента солдат и целых двух третей кадровых офицеров — кровавая жертва, от которой армия практически никогда не оправилась[186]. Начиная с 1915 г., войну вела уже другая армия, лишенная большинства опытных солдат и профессиональных офицеров — первых заменили юные новобранцы и пожилые резервисты, ранее считавшиеся непригодными, а последних — наскоро обученные гражданские лица, теперь одетые в мундиры[187]. Офицерам-новичкам не хватало не только военно-технических навыков, но и лингвистических знаний, которые, даже с учетом вышеупомянутых изъянов, имели-таки прежние офицеры. Таким образом, после первых месяцев войны снизились требования к эффективному межнациональному общению внутри армии с обострением структурных недостатков в плане средств, организации и подготовки.

«Итальянские» полки не избежали кровопролитий. 97-й пехотный полк достиг фронта как раз вовремя, чтобы быть сметенным русским наступлением под Львовом, с последующим отступлением, приведшим к полному хаосу под огнем вражеской артиллерии. Это стало драматическим «крещением огнем», за которым последовали акты неповиновения, подавленные массовыми казнями со стороны собственных офицеров[188]. Даже тирольские полки Kaiserjdger и Landesschiitzen понесли очень тяжелые потери в попытках противостоять наступлениям русских. Катастрофические сражения, недостатки австрийской военной организации, жесткость офицеров, шок перед лицом разрушительной технологической войны — всё это повторяющиеся темы в дневниках солдат.

Сразу по прибытию в Галицию, они были вынуждены совершить марш-бросок к российской границе (что вскоре сменилось поспешными отступлениями), идя в поход на восток, который казался им бессмысленными, подвергаясь угрозам начальства и самым суровым наказаниям за малейшие промахи. Всё это зачастую без провианта (кухни не успевали за войсками) и в атмосфере беспорядка и растерянности[189]. Джузеппе Скараццини писал о походе как о настоящей муке, чувствуя себя как «Иисус Христос, когда он совершал свой скорбный голгофский путь и падал под тяжестью креста», и жалея, что «не умер еще в младенчестве»[190]. И воспоминания Гверрино Боттери, прибывшего в Галицию в октябре 1914 г., свидетельствовали о чрезвычайной трудности похода — солдаты испытывали голод, жажду, валились с ног от недосыпания, называемыми за то, что были итальянцами, «трусливыми смердящими псами». «Один из моих спутников молится о том, чтобы его убили: он не хочет, не может продолжать: он измотан телом и духом»[191]. Они страдали, конечно, не только за итальянское происхождение — без различия по национальному признаку страдали все солдаты, оказавшиеся на бессмысленной и катастрофической войне во власти зачастую бесчеловечной системы командования.

Уже во время мобилизации, а затем и в Галиции, итальянцы подвергались презрительному и жестокому обращению своих командиров, — это было началом того, что более систематическим и радикальным образом происходило после вхождения Италии в войну. Трентинец из Kaiserjdger Эутимио Гуттерер, фермер из Грумеса в долине Чембра, писал об этом как об опыте, переживаемом с первых дней военной жизни, которая началась для него в октябре 1914 г. в казармах Тренто, где Гуттерер проходил первую подготовку: «Самыми добрыми словами, обращенными к нам, были: итальянская свинья! Именно после этого мы поклялись отомстить немцам»[192]. Оказавшись в Галиции, итальянцы, как и их сослуживцы, были отправлены на бойню в безрассудные атаки на русские пулеметы, что буквально уничтожило их корпус в течение нескольких месяцев, в то время как первоначальные надежды на краткую войну окончательно развеялись. Всё это подвергло суровой проверке на лояльность Габсбургам, первоначально проявленной солдатами и гражданскими лицами во время мобилизации. Галицийская травма и преследования, понесенные на фронте (а также преследование их семей, зачастую депортированных в другие регионы империи) определили глубокое разочарование и последующее отдаление от прежней верноподданной самоидентификации.