Меж двух мундиров. Италоязычные подданные Австро-Венгерской империи на Первой мировой войне и в русском плену

С открытием Южного фронта Трентино и Побережье стали зонами боевых действий. Для содействия военным операциям на территориях, пересекаемых новым фронтом, императорский указ (изданный в тот же день, когда Италия объявила войну) передал широкий круг полномочий от гражданской администрации к военным властям. Это завершило подчинение гражданской власти военной[194]. Одной из первых и наиболее важных мер, принятых к исполнению военными командованиями, была полная или частичная эвакуация из селений, расположенных вблизи линии Южного фронта, а также из укрепленных городских центров, игравших особую стратегическую роль. Цифры впечатляют: 75–80 тыс. жителей Трентино и около 160 тыс. жителей Побережья (из них 90–100 тыс. словенцев и хорватов и 60–70 тыс. итальянцев), депортированных в другие регионы империи[195]. В основе этой гигантской операции лежал ряд военных причин, прежде всего — невозможность оставить гражданское население на линии фронта, необходимость размещения войск и обеспечения их свободного передвижения в тылу, намерение избежать напряженности, связанной с ожидаемой нехваткой продовольствия. Однако существовали и политические и национальные причины — результат подозрительности по отношению к италоязычному населению, что заставляло власти постоянно опасаться саботажа и шпионажа — тот же самый страх, который привел к жестким действиям против населения в Галиции и Сербии, где даже подданные Габсбургов подозревались в сговоре с врагом. «Исход», «via crucis»[196] — так определяли эвакуацию многие беженцы в своих воспоминаниях, написанных во время и после войны. Она представляла собой драматический разрыв местных обществ, уже лишенных мужчин, отправленных на фронт, а теперь буквально рассеянных на огромном австро-венгерском пространстве, где распались вековые семейные и сельские связи[197]. Разбросанные группами или отправленные в лагеря, где условия жизни были невыносимыми, а контроль осуществлялся военным путем, депортированные сталкивались с недоверием и враждебностью по отношению к ним со стороны властей и местного населения. Эвакуированные говорили на языке врага, поэтому к ним относились с подозрением и неодобрением, считая потенциальными шпионами и предателями. Неудивительно, что тирольский наместник, граф Фридрих Тоггенбург, советовал не принимать беженцев из Трентино в Северный Тироль, поскольку тут ожидалось, что после вступления Италии в войну немецкоязычное население испытает «взрывы всеобщего негодования и во многом фанатичной ненависти ко всему итальянскому»[198].

За депортацией на север вскоре последовали три последовательные волны высылки в Италию итальянского населения империи: еще около 80 тыс. человек (35 тыс. из Трентино и 45 тыс. из Побережья; из низ 20 тыс. были «regnicoli», т. е. подданными королевства, постоянно проживающими на австрийской территории) вынужденно покинули свои дома, чтобы быть перераспределенными в более чем 300 итальянских муниципалитетах, от севера до юга страны[199]. Они попали преимущественно в условия глубокого дискомфорта, чувствуя себя униженными за то, что их лишили всего имущества, осознавая, что многие считают их не только нежелательными гостями, наживающимися на местных ресурсах, но и потенциально опасными гражданами вражеского государства. Таким образом, высланные люди первыми испытали на себе двойную враждебность: они представлялись «слишком итальянскими» для одних и «мало итальянскими» для других — опыт, который потом переживали и италоязычные солдаты.

Если таковой оказалась судьба десятков тысяч переселенцев, ставших жертвами национальных предрассудков, то каково было тем, кто остался на Побережье и в Трентино, день за днем переживая дальнейшее обострение борьбы властей с ирредентизмом: в итоге она приобрела черты более общей борьбы с итальянским компонентом, часто с пароксизмами. Примером тому может служить приказ командующего Юго-западным фронтом эрцгерцога Евгения, касающийся часов, установленных на общественных зданиях в Трентино. Убедившись, что во многих случаях часы, установленные на церковных колокольнях и других зданиях, воспроизводят цифры от 1 до 24, как это обычно делается в Италии, он приказал убрать цифры от 13 до 24: их наличие было определено как «признак ирредентизма, нарушающего государственное устройство»[200].