Меж двух мундиров. Италоязычные подданные Австро-Венгерской империи на Первой мировой войне и в русском плену

Несмотря на воспитательные успехи, газета «La nostra fede» отметила сохранение разделительных линий внутри лагеря: «Теперь вредно, антипатриотично продолжать эти мелкие споры. Теперь мы уже не трентинцы, мы больше не с Адриатики, а только чисто итальянцы»[411]. Но несмотря на продолжающиеся усилия по итальянизации, многие солдаты продолжали больше придерживаться местных и региональных форм идентификации, формируя спонтанные землячества. В своих мемуарах Иджинио Дельмарко, из кайзеръегерского корпуса, подчеркнул, что в Кирсанове небольшая группа, к которой он принадлежал, «естественно, <…> в основном происходила из Фьямацци», то есть трентинской долины Валь-ди-Фьемме[412]. Расстояние между Адриатикой и Трентино ощущалось сильно и в Кирсанове: эти миры представлялись далекими, не сочетаемыми, в противовес риторике об «ирредентистских провинциях».

Примеров оказалось много. Даниэле Бернарди, жалуясь, что остался единственным трентинцем «среди триестинцев, истрийцев, словенцев и хорватов», относил своих италоязычных «кузенов» к представителям других национальностей Австро-Венгрии[413]. Изидоро Симонетти назвал триестинцев, живших в его бараке, ворами, которые ежедневно крали вещи у других несчастных: «раньше, когда мы жили с тирольцами, <…> никаких краж не было»[414].

Примечательно, что эти два главные компонента — Тренто и Триест — часто оставались далекими и после переброски солдат в Италию, даже в составе королевской армии. Трентинцы жаловались на комплекс неполноценности по отношению к триестинцам, которые казались более политически активными и влиятельными, а также более интегрированными в римские институциональные круги. Сам Чезари Баттисти был суров к Сальваторе Барцилаи из Триеста, назначенному министром ирредентных земель: по словам Баттисти, тот питал «настоящую фобию к народу Трентино», проявляя интерес только к Венеции-Джулии[415].

Напомним, что и до начала мировой войны отношения между политическими представителями Трентино и Адриатики были далеко не идиллическими. В начале XX в. молодой трентинец Дегаспери сильно конфликтовал с представителями студентов Побережья, которые настаивали на открытии итальянского университета в Австрии исключительно в Триесте и категорически протестовали против любого другого «итальянского» места (Тренто или Роверето). Будущий лидер итальянских католиков (уже с фамилией Де Гаспери) пренебрежительно назвал адриатических студентов «мореплавателями», сектантами, страдающими якобинством, неспособными по-настоящему представлять потребности австрийских итальянцев[416]. Нежелание джулианцев искать компромисс по университетскому вопросу привело Дегаспери к отказу от вхождения в группировку итальянских депутатов в Вене, которую он назвал «адриатической мафией»[417].

По замыслу Соннино, военная миссия должна была продолжить строгий и тщательный отбор тех, кто заслуживает «репатриации». Миссия, прибывшая в Россию только в августе 1916 г., оказалась вынужденной выполнять свои обязанности в большой спешке, чтобы воспользоваться несколькими месяцами, остававшимися до ледостава в порту Архангельска. Кроме того, число итальянских военнопленных тогда значительно увеличилось после наступления Брусилова, когда в июне русские прорвали австрийские позиции в Галиции. В августе захват Гориции итальянской армией подтолкнул к «выбору Италии» многих пленных, прежде колебавшихся. Если первоначальные планы предусматривали транспортировку около з тыс. пленных, то в октябре Бассиньяно полагал, что эта цифра удвоится[418].

При таком количестве пленников миссии невозможно было провести подробные допросы и тщательную сортировку. Фактически она ограничилась тем, что, исключив тех пленников-«австрофилов», которые «отказались от Италии»[419], составила перечни подписавших формальную ей лояльность. При этом становилось ясно, что бедственное лагерное положение никак не способствует возникновению национальных чувств у пленных. В своих отчетах Тонелли и Де Варда подчеркивали сложность отбора, упомянув опасность того, что исключения из списков на репатриацию будут происходить на основании инсинуаций и клеветы других пленных. Во время собеседований, действительно, среди них находились и те, кто движимые личной обидой, выдвигали необоснованные обвинения в адрес своих товарищей по несчастью. Эрнесто Де Варда, в частности, призвал не исключать из «репатриации» шесть офицеров и 71 солдата, подозреваемых в «австрофилии» из-за противоречивых и злонамеренных обвинений в их адрес, предлагая их тоже доставить в Италию, а затем уже подвергнуть «тщательному допросу как военнопленных»[420].